5 писателей, которые в России популярнее, чем у себя на родине

Пусть считается, что на вкус и цвет товарищей нет, но, если вместо отдельных товарищей мы будем рассматривать целые нации и народы, то с удовлетворением отметим, что в мире царит удивительное единодушие, по крайней мере в области литературы.

Шекспир, он и в Африке Шекспир. Толстым одинаково зачитываются и в деревне Гадюкино, и в Нью-Йорке, и в горном селении Камиити — сидят там, попивают саке под сакурой и ведут Наташу Ростову на ее первый бал, тщательно отбрыкиваясь от попыток воображения нацепить на девушку кимоно и гэта.

Конечно, у всех культур есть свои предпочтения, но списки ста самых-самых авторов во всех странах примерно одинаковы. И уж если писатель сыскал щедрую славу у себя на родине, то постепенно его переведут на все языки и будут учиться ценить всей планетой хором. В то время как аутсайдеров никто не ждет на чужбине, увы.

Но весь предыдущий абзац можно вычеркнуть, если говорить о читателях русскоязычных. Именно у нас нередко происходили торжественные открытия тех зарубежных авторов, которых у себя дома мало кто знал. Даже постоянные клиенты, которым они регулярно доставляли пиццу.

Как малопопулярные писатели становились кумирами советской молодежи? Тому есть три главные причины.

1. В Советском Союзе, который очень долго не присоединялся к Бернской конвенции о защите авторских прав, вообще не платили авторам за книги, изданные до 1977 года, и платили жалкие копейки за изданные позже (и то не всем и не всегда). Но уж если наши государственные печатные мощности брались печатать книгу, то тиражи были запредельные. Сотни тысяч и миллионы экземпляров расходились по стране, и оголодавшие по информации извне и вообще не избалованные книжными разносолами советские читатели жадно их заглатывали, что сразу делало автора всенародно известным, хотя обычно никак и не влияло на его финансовое благополучие.

2. Если автор был «прогрессивным», сочувствовал социалистам и не говорил плохого про СССР (писал тексты, которые не вступали в тяжелое противоречие с советской идеологией), то шансов издаться в Союзе у него было во много раз больше, чем у знаменитого литератора с чуждыми нам идеями.

Для таких прогрессивных творцов мы даже поступались кое-какими принципами нашей цензуры. Какой-нибудь Васко Пратолини печатался почти без купюр, невзирая на откровенные сцены; оперы по нему ставили, наплевав на всю его порнографию. А все потому, что итальянец Васко писал об ужасах капитализма и говорил хорошие слова про коммунизм.

Хороших прогрессивных писателей было мало, в результате нередко публиковали и откровенно слабых, неизвестных авторов. Поэтому на полках советских магазинов встречались такие сокровища арабской, бразильской, китайской и нигерийской мысли, о которых весь остальной мир, к своему счастью, ни сном ни духом не ведал.

3. В СССР существовала фантастическая школа перевода. Это был один из островков внутренней эмиграции для талантливых людей, которые сами не имели шанса у нас издаваться и реализовывались, переводя, а иногда и фактически создавая иностранную литературу.

Переводы брали у кого угодно, даже преследуемые властями диссиденты типа Иосифа Бродского имели шанс на публикацию чужих стихов и текстов. И, конечно, переводчики вносили в эти переводы весь невостребованный творческий жар. Кроме того, советское издательское дело никуда не спешило: прибыли и обороты тут выполняли чисто декоративную функцию.

Тексты полировали и вылизывали долгие годы, редакторы и переводчики вели бой за каждую запятую. Никто в мире больше не мог позволить себе подобной неспешной кропотливости. Вот поэтому Курт Воннегут и проигрывал в оригинале. Переведенные таким образом книжки, даже самые средненькие, нередко становились шедеврами и пользовались заслуженным признанием у советских граждан.

Вот пять авторов, которых очень любят у нас и о которых практически бессмысленно расспрашивать их далеких от литературоведения соотечественников: большинство будет только вежливо глазами хлопать и признаваться в полной своей неосведомленности.

Джером Клапка Джером

Журналист и писатель, зарабатывавший на жизнь забавными очерками и смешными рассказами, Джером К. Джером женился. И вместо того, чтобы поехать с молодой супругой в Рим и Париж, был вынужден из-за прискорбного недостатка средств провести медовый месяц на Темзе. Новобрачные арендовали лодочку и устроили себе запоминающееся приключение — с дохлыми собаками, плывшими всеми четырьмя лапами вверх, и тому подобными достопримечательностями.

Из поездки Джером К. Джером вернулся простуженным, но окрыленным и тут же сел описывать пережитое. Жену он заменил на двух друзей — из соображений благопристойности и композиции, — а все прочее описал честным пером журналиста. «Трое в лодке, не считая собаки» вышла в 1889 году и вызвала восторг. Повесть даже называли «Лучшим путеводителем по Британии» — англичане увидели в этом веселом повествовании еще и практи­ческую пользу. Джером К. Джером почуял аромат успеха и принялся ковать железо, пока горячо.

Вскоре он выпустил следующую книгу — «Трое на четырех колесах». Ее тоже раскупили, но отзывы были уже прохладнее. Увы, со­отечественники без энтузиазма встречали все его последующие работы, а одна из пьес вызвала такую оглушительную волну критики («отвратительно глупый опус писателя десятого сорта), что у писателя началась депрессия.

После этого для англичан Джерома К. Джерома в большой литературе не осталось. Но только не в России. Тут еще до революции зачитывались «Тремя в лодке», а когда книгу перевел блистательный Михаил Донской, она стала нашим любимым мировым шедевром — мы до сих пор говорим цитатами из нее. «Когда Джордж кончит жизнь на виселице, самым дрянным упаковщиком в мире останется Гаррис».

Джанни Родари

Конечно, синьор Помидор и шустрый лук Чиполлино в Италии относительно известны, но спасибо за эту известность детский писатель должен сказать СССР. И прежде всего — Самуилу Маршаку, который перевел очень хорошо сказку про героическую борьбу рабоче-крестьянских овощей с фруктовой аристократией. В самой Италии книжка осталась незамеченной, а у нас она стала абсолютным хитом у детей и взрослых. Вышла она в 1953 году, и спустя десять лет имя Джанни Родари знал каждый пионер.

По книжке сняли мультфильм, потом кино (в нем Джанни Родари сыграл самого себя). По ней поставили балет на музыку великого Хачатуряна! В Большом театре до сих пор морковки с пореем пляшут! Все последующие книги автора — сборники стихов, «Голубая стрела», «Сказки по телефону», «Джельсомино в стране лжецов» — шлепались сразу миллионными тиражами. И хотя это Джанни Родари по описанным выше причинам не сделало богатым, но зато он часто ездил в Союз, где его принимали как короля: встречи с пионерами, балет, нарзан и т.д.

В конце концов даже итальянцы смутно заинтересовались происходящим, и с тех пор самых знаменитых персонажей Джанни Родари средний итальянец узнавать умеет. Джанни со своим воспеванием рабочего класса и его святой борьбы попал в СССР абсолютно в струю. Цензоры умиленно рыдали, прижимая к груди книжки с рассказами про то, как в мире чистогана бедные дети на Новый год без игрушек остаются, а «сколько ни душится лодырь богатый, очень неважно он пахнет, ребята!».

Бернар Вербер

Наш современник, француз, с бухгалтерской унылой подробностью описывающий жизнь разумных муравьев и загробные странствия душ, не пришелся ко двору во Франции. Он пишет огромные талмуды, посвященные различиям муравьиной и человеческой цивилизаций, и состряпанные из ошметков всех религий фантазии на тему «А что там, после того как врачи закрывают тебя простыней?». Для фантастики все это было несколько занудно, для философского труда — глуповато.

В общем, имя Бернара Вербера не гремит по Франции, особенно в среде высоколобых интеллектуалов, которые считают его произведения жвачкой для домохозяек. (Единственный приз, которым его книги отмечены во Франции, — это награда «Выбор читательниц журнала Elle».) Издается он тиражами скромными, зарубежные переводы тоже не потрясают воображения. Небольшой успех труд про муравьев имел в Южной Корее, где его почему-то сочли не фантастикой, а поэтическим произведением.

Но, к изумлению отчаявшегося уже было писателя, «Муравьи» вдруг выстрелили в России. Первые же издания имели оглушительный успех, и с тех пор любая книга писателя становится у нас бестселлером. Свое отношение ко всему происходящему Бернар высказал в частично автобиографическом эпизоде романа «Империя ангелов»:

«— Ну, короче, это полный провал?
— Ммм… Ну, в общем, во Франции — да, — признается Шарбонье. — Правда, против всяких ожиданий в России большой успех. Там продано триста тысяч экземпляров за один месяц. Вот это новость.
— И как вы это объясняете?
— В России телевидение очень посредственное, и население читает в сравнении с Францией гораздо больше.
Я хотел известности, и я ее получил… но не на своем языке. Конечно, нет пророка в своем отечестве, но в следующий раз, когда я буду молиться, я сделаю уточнение: «Лишь бы все получилось… во Франции».

О. Генри

В 1884 году 32-летний Уильям Сидни Портер сел в тюрьму за растрату. Растрату веселый банковский служащий совершил, потому что решил в одно лицо издавать юмористический журнал, для чего и сделал заимствование из кассы. Но издание моментально прогорело, и мистеру Портеру пришлось на какое-­то время переехать за решетку. Именно там он придумал свой псевдоним «О. Генри» и принялся писать рассказы, которые в дальнейшем пользовались определенным успехом у публики. Он печатался во многих журналах и даже издал несколько сборников и небольшой роман «Короли и капуста».

Сказать, что О. Генри у себя на родине, в Америке, был литературным неудачником, нельзя. Там в XX веке даже сняли два больших фильма (1928 и 1952) по мотивам его новелл. То есть не то чтобы современный американец непременно читал О. Генри, но имя ему почти наверняка знакомо. Однако скромная популярность на родине несравнима со всенародной любовью, которую к нему испытывали советские читатели. Мы до сих пор зовем непослушных детей «вождями краснокожих», говорим «рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше» и «Боливар не вынесет двоих».

А вот американцы его неуклонно забывают, и шансов на возрождение у старого доброго У. С. Портера сейчас немного: его веселый расизм («на границе по Рио-Гранде в двадцать лет неприлично числить за собой одних мексиканцев») вряд ли придется ко двору в теперешнем политкорректном мире.

Кстати, почему советская цензура давала добро на публикации О. Генри — страшная загадка истории, ибо автора, более чуждого советскому духу, еще надо поискать. Поддерживать успехи советских пятилеток он тоже не мог, так как умер за семь лет до революции в России.

Роберт Шекли

Невероятно, но он тоже. Каким образом американцы ухитрились почти не заметить этого остроумного и глубокого фантаста, а на данный момент еще и основательно о нем забыть? Да, он был «одним из», не входил даже в первую десятку любимых фантастов США, а болтался в первой сотне, в глубоких ее слоях. А вот для советской интеллигенции, узнавшей о Шекли в 60-х годах XX века, он стал откровением. Его читали и перечитывали. Отпечатывали на машинке через копирку и давали почитать знакомым экземпляры под кровавую клятву «вернуть, даже если умрешь».

Пополам с Саймаком Шекли делит 18-й том вожделенной миллионами читателей «Библиотеки фантастики» — собрания лучших мировых произведений в этом жанре. «Билет на планету Транай», «Обмен разумов», «Паломничество на Землю» стали образцом для нескольких поколений советских и российских фантастов. Что могло американцам не понравиться в Шекли? То, что он курил как паровоз, пил как лошадь и употреблял наркотики как Кит Ричардс? Можно подумать, в то время большинство писателей вели себя как-то иначе. Или виновата легкая безуминка его даже самых серьезных текстов, воспринимавшаяся рациональным мозгом англосаксов как недостаток?

Сам Шекли, когда после падения железного занавеса на него на улицах стали кидаться граждане с русским акцентом и требованием расписаться на ботинке, носовом платке и вот еще на зонтике, не скрывал своего изумления. Он понятия не имел, что его так любят в России. После этого Шекли стал часто ездить в страны постсоветского пространства и даже практически умер на Украине — в последний момент его успели вывезти в США.

Не ищи их на родине. Даже герои наших детских книг совершенно особенные.

Карлсон

Даже шведы с трудом припоминают, кто это такой, а обо всех прочих народах и говорить не приходится. Для них Астрид Линдгрен — это Пеппи, еще раз Пеппи и только Пеппи Длинный, чтоб ее, чулок. И вообще она у них Пиппи. Ну, еще «Мио, мой Мио» они тоже любят. А Карлсон как-то пролетел мимо их окошка. Возможно, тут все дело в нашем прекрасном мультике, а также в бесподобном переводе Лилианны Лунгиной — это один из тех переводов, которые делают книгу лучше оригинала. Впрочем, как сказал бы в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, «это все пустяки, дело житейское».

Буратино

Когда Алексей Толстой взялся переводить итальянского Пиноккио, он сперва честно следовал оригиналу. А потом пришел вот к такому выводу: «Отказался от этого, выходит скучновато и пресновато. С благословения Маршака пишу на ту же тему по-своему». Поэтому нашего Пиноккио зовут Буратино, и он вовсе не хочет становиться живым мальчиком: ему и так хорошо.

Волшебник Изумрудного города

Переводчик Александр Волков более или менее близко к тексту перевел первую часть саги Фрэнка Баума о стране Оз. А потом ему разонравилось то, что Баум пишет. Из Страшилы и Дровосека получаются ужасные правители, логика сказки летит в тартарары, полностью уступая странноватым недетским фантазиям: девочки со съемными головами бегают, школьницы уходят в ночь с бродягами, у которых в кармане магнит любви, жители Фарфоровой страны разбиваются на кусочки… В общем, Волков плюнул и дальше придумывал уже все сказки про Изумрудный город сам. И получилось даже лучше!