Адвокат Марк Фейгин: «Савченко по-человечески нравится больше всего. Она настоящая, сильная, цельная»

Оппозиционером. Власть любая, не только российская, не любит тех, кто не любит ее, людей, которые оспаривают ее действия. Но дело в том, что сейчас у нас вообще любое значимое дело, которым ты занимаешься, повышает твои риски попасть в тюрьму. Когда люди думают, что они-то уж все предусмот­рели, что они под защитой, что над ними есть надежный зонтик, они ошибаются: гарантий нет. И поэтому среди моих доверителей, моих клиентов, есть и политики, и чиновники, и предприниматели, и просто значимые люди в каких-то областях. Дело в том, что сегодня в России закон не является неким эквивалентом стабильности. Помимо его существуют некие внезаконные рамки, понятийные, и они никак не регламентированы. Нормы их никак не регулируют, и правила игры постоянно меняются.

Очень сильно. Они вступают в конфликт с интересами влиятельных лиц, поэтому многих адвокатов убивают, многих адвокатов сажают.

Я всегда помню об этом.

Нет, потому что для меня это нормальная форма существования.

Это невыносимый груз ответственности, с которым может справиться только сильный человек. Я вынужден это переживать в себе, у меня нет возможности этим поделиться.

Им это было бы тяжело, поэтому свою работу я никогда ни с кем не делю. Зачем загружать других своими проблемами?

Я бы смог. Но вряд ли бы стал. Я стараюсь защищать невиновных. Мне не всегда это удавалось, но в целом я придерживаюсь принципа, что лучше моей помощью воспользуется невиновный.

Испытываю. И это непрофессионально, это очень вредит делу. Поскольку я должен быть профессионалом, не терять хладнокровия. Например, в деле с Pussy Riot я и мои коллеги прониклись их судьбой, и это была ошибка.

Ничего не зависело. От нас зависело в конечном итоге только то, как это дело будет воспринято окружающими. И я думаю, мы с этим справились. Думаю, то сочувствие, которое они вызвали к себе, — может, не всегда оправданное, кстати, — их спасло. Они могли получить не два года, а семь лет.

Отрицательно. Я считаю, что этот институт абсолютно неэффективен сам по себе. В России — точно, в США несколько другая ситуация, там смертная казнь более допустима.

Это было бы чудовищно. У нас не умеют пользоваться этим инструментом, у нас норма, как писал Солженицын, «головорубка». Поэтому здесь нельзя так делать.

Они контролируют, как исполняется смертная казнь в части соблюдения прав приговоренного. Например, если это смертельная инъекция, то адвокат может свидетельствовать о том, что действительно использовалась наименее болезненная форма казни. Ничего хорошего адвокат не испытывает.

По-человечески — Савченко, безусловно. Она настоящая, сильная, цельная. И удивительно, в ней вообще нет этого обычного женского стремления использовать всех вокруг, особенно мужчин, в своих интересах. Для женщин естественно играть на наших чувствах. Ну, мы их отчасти за это и любим. И страдаем от этого.

Я продолжаю действовать там, где все опустили руки, — в этом моя особенность. Иду до конца.

Не факт, что не прошибешь, шанс есть всегда. Нужно не бояться и не отступать — все просто. И я это умею, это моя особенность. Как раз поэтому я стремлюсь к таким делам. Мне кажется это неким вызовом, который либо убьет меня, либо я убью его.

Этот спектакль всегда надо разрушать. Потому что, если все понимают, что играют игру, нужно драматургию изменить настолько, чтобы это превратилось из фарса в настоящую драму с реальными жертвами, с реальным финалом. Я сейчас участвую в деле Горячева, которого обвиняют в руководстве боевой организацией русских националистов. Никаких преступлений он не совершал. Его в этом и не обвиняют, кстати, в том, что он что-то делал. Его обвиняют в том, что он якобы давал указания преступникам. Учитывая, что дело это контролируется сверху, то, когда ты начинаешь говорить на белое — белое, а на черное — черное, что не принято в таких процессах, это вызывает оторопь. Мы заявляем отвод судье. Мы вскрываем факты махинаций. Это вызывает сильное напряжение, электризацию в атмосфере зала суда, она передается публике, СМИ, присутствующим на процессе, что парадоксальным образом меняет механику всего рисунка процесса, всю тактику, которую задумало обвинение. Тем более что дело рассматривается судом присяжных, в котором все-таки доля непредсказуемости есть. Ведь присяжные испытывают тяжелое психологическое напряжение, и я это вижу, глядя на них. Бывали случаи, когда присяжные изменяли заранее решенный, казалось бы, финал.

Не всегда.

Нет. Скажем так, есть люди, которых туда посылают, чтобы они вынесли предсказуемое решение. Увы, это тоже имеет место.

Очень редко. Чаще выигрывает заказ, чем совесть. Но даже судьи пытаются иногда маневрировать, ну, пытаются найти баланс между заказом и совестью. В самых явных случаях они совершают маневры отчаянные. Вот простой пример: Данила Константинов, который абсолютно точно не убивал того парня в переходе, он сидел в это время на дне рождения у матери. Это доказано стопроцентно. Судья вывернулся. Дал ему за хулиганство три года, которые «схлопнулись» путем отбывания этого срока в период предварительного следствия, и подсудимый сразу уехал в Таиланд. Такой получился компромисс. Вроде как и осудил, вроде как и заказ исполнил политический на Константинова, а с другой стороны, вроде как дал человеку уехать.

Если клиент состоятельный, может доходить до пятисот долларов в час. Может быть и больше иногда.

Ничего. Наоборот, я для них деньги давал. Потому что они были нищие совершенно.

Это было дело потенциально громкое, и там еще были причины сугубо личные. Я знал Толоконникову до этого, считал, что нужно помочь ей выбраться из этой ситуации.

Занимаюсь альпинизмом, собираюсь по­участвовать в регате, хожу в спортзал, поднимаю там тяжести, чтобы отвлечься. А еще я могу пойти в бар выпивать. Адвокаты пьют. Мне кажется, они должны пить. Я бы их обязывал пить. Потому что напряжение огромное.

Нет, это скорее зарегулированность государства. Она характеризуется несколько последних десятилетий наличием некой особой социальной роли государства по отношению к обществу. Я-то сторонник идей фритредерства, либертарианских идей, когда минимум государства. Чтоб государство вообще не смело лапкой трогать свободного человека. И юристы в целом не заинтересованы в патернализме. Для юриста всегда комфортнее работать против государства, чем на государство.

Абсолютно и совершенно невозможно.

От пятнадцати до тридцати процентов сидят фактически ни за что.

Как только вами занялись следственные органы, ни в коем случае ничего не делать без адвоката. Потому что тогда ничего уже нельзя будет исправить. Только адвокат может дать профессиональный совет, как себя вести в той или иной ситуации.

Я создал приложение, называется Get Law. Это навигация. Нажимаешь в своем телефоне иконку Get law help — и возникает Google-карта, на которой видны адвокаты, доступные в данный момент по телефону.

Адвокат может приехать и так, и вы подпишете соглашение. Он вступит в твое дело, начнет твою защиту, а потом либо твои родные выплатят оговоренную сумму, либо ты — когда выйдешь.

Судьям не надо нравиться, судью надо заставить исполнять закон. Нельзя пресмыкаться перед судьей в надежде, что он соблаговолит хотя бы смягчить наказание по уголовному делу в отношении лица, которого ты защищаешь. Это тупиковый путь. Например, в громком процессе, который стартует в августе, мы не будем пытаться задобрить судью, надеясь на то, что он вынесет правосудный приговор; мы понимаем, что он находится под огромным давлением власти. Наоборот, нужно поставить судью в невыносимые условия, в которых он вынужден будет идти на издержки меньшего размера, чем он бы шел, если бы адвокат просто тихо сидел и ничего не говорил. И, я считаю, это единственный путь для спасения таких особых подзащитных.