«„Аквариум“: Геометрия хаоса» — эксклюзивный отрывок на MAXIM

Многие годы «Аквариум» выпускал концертные записи только по необходимости — когда у музыкантов не было возможности зафиксировать материал в студии. «Я очень не люблю концертные альбомы, — признавался мне Гребенщиков* в одной из бесед. — Никакие и ничьи, поскольку меня интересует не столько энергетика, сколько чистота восприятия. И когда ты пишешь альбом в студии, между тобой и слушателем ничего не стоит. А „концертник“ — это как будто бы я наблюдаю со стороны, как группа целуется с залом. Такое ощущение, что я там никак не появляюсь. Когда я стою на сцене, у меня в ушах звук гораздо полнее, чем то, что я слышу. А то, что я слышу, — это Джимми Хендрикс, Beatles или Rolling Stones. То, что мы играем, недотягивает до этого. Поэтому меня всегда интересовала только прямая звукозапись».

После того как легендарный звукорежиссер Андрей Тропилло был вынужден закрыть свою студию в Доме юного техника, ситуация вокруг «Аквариума» оказалась патовой. Новые композиции сыпались из Бориса* одна за другой, но записывать их было негде. И тогда Гребенщиков* с друзьями сконцентрировался на концертах, проходящих в сквотах, общежитиях, на квартирах или в мастерских у знакомых художников.

«Карликовую прихожую двухкомнатной квартирки на опушке гольяновского леса завалило дубленками, — писал московский поэт Александр Бараш. — Напряженный молодой человек из пришедших вместе с Андреем Макаревичем* настойчиво интересовался: „А нельзя ли найти место для Макаревича*?“ Пришлось развести руками: места на досках, положенных на стулья и табуретки, не были регламентированы по статусу… Гребенщиков* сел на большой с зеленым сукном стол у окна, его басист поместился сбоку, у двери на балкон. Акустический концерт был посвящен медитативным рефлексиям: „Небо становится ближе“, „Сидя на красивом холме“, „Десять стрел“ etc. Это было, наверное, время наиболее качественной славы Гребенщикова*, звездный час русской рок-музыки — казалось, что в ней поселилось самое точное чувство стиля и эпохи».

В Москве БГ* периодически играл один, а в Ленинграде выступал то с Андреем «Дюшей» Романовым, Севой Гаккелем и Фаном, то в усеченном составе — с новичками группы: скрипачом Куссулем и бас-гитаристом Сашей Титовым. А если помещение было крохотным, БГ* исполнял песни в паре с Титовым, который привозил на тележке комбик, сделанный из колонки VEF и ящика от киноустановки «Украина».

«Акустика привлекала меня своей свободой и обнаженностью, — говорил басист „Аквариума“. — А Боб* частенько любил вытаскивать меня из комфортной зоны на публичный эксперимент. В этом был его способ подхлестнуть поток энергообмена с публикой и завестись самому. Однажды мы отыграли концерт из двадцати пяти песен в стиле регги. Некоторые такого не понимают, я же с удовольствием поддерживал подобные авантюры».   

В какой-то момент обе версии «Аквариума» объединились, сыграв вшестером, — как гласит история, в честь приезда в Ленинград старинных американских друзей. На этих идиллических концертах музыканты садились полукругом, и было отчетливо слышно, как Борис* улыбается. На бис — редкий случай — исполнялась вся классика американского рока шестидесятых — от Buffalo Springfield до Grateful Dead.

Здесь уместно вспомнить, что именно в этот период Борис* познакомился с творчеством череповецкого рок-барда Александра Башлачёва. Лидер «Аквариума» пригласил самобытного менестреля выступить в своей коммунальной квартире на Софьи Перовской, причем видеосъемку, сделанную в тот вечер Джоанной Стингрей, удалось сохранить для истории.

«Если нам не отлили колокол, значит, здесь время колокольчиков», — разбивая пальцы в кровь, надрывно чеканил СашБаш, выплевывая слова сквозь расшатанные зубы. Именно эта варварская энергетика вместе с привязанными к руке колокольчиками вытеснила из головы Гребенщикова* остальных кумиров — от Харрисона до Дилана. 

«Мое первое впечатление от Башлачёва оказалось очень сильным, — рассказывал позднее Борис*. — Это было столкновение с человеком, в котором от природы есть дар и который умеет им пользоваться — и производит впечатление, будто ты заглянул в горящую печку. Этот внутренний жар, захлебывающийся поток всегда действует сильно на кого бы то ни было… Этот Божий дар есть у всех, просто один из ста тысяч доводит его до ума».

Еще одна хорошая новость: у «Аквариума» появился толковый концертный звукорежиссер. Так случилось, что в районе 1984 года молодой музыкант Слава Егоров познакомился с виолончелистом Севой Гаккелем. По выходным они развлекали гопников из поселка Васкелово неким подобием дискотек, проходивших в местном доме культуры. Всё остальное время Егоров слушал фолк-рок и писал красивые песни, которые затем вошли в магнитоальбом «Инородное тело».

«Мне нравились рассуждения Егорова о звуке, — вспоминал Сева. — И я как-то привел его в гости к Бобу*, поскольку мне захотелось их познакомить и порекомендовать Славу как звукорежиссёра».

Яркая и неординарная личность, Егоров оказался терпеливым человеком, которому удалось запечатлеть на пленку шедевры Александра Башлачёва. Запись цикла песен «Вечный пост» происходила на даче басиста «Звуков Му» Саши Липницкого, и далась его участникам немалой ценой. Но в итоге альбом получился, скажем так, медитативно-психоделическим, а Гребенщиков* смог оценить интуитивные навыки Егорова.

Важное достоинство звукорежиссёра заключалось еще и в том, что на концертах «Аквариума» он не имел холуйской привычки выводить вперед вокал Гребенщикова*, «убирая» подпевки Дюши и Гаккеля. И при этом не страдали ни гармошка БГ*, ни перкуссия Фана, ни партии скрипки, флейты и виолончели. Теперь это акустическое совершенство оставалось только адекватно записать.

Человека, сумевшего решить эту непростую задачу, звали Лёша Ипатовцев. В тот момент ему едва исполнилось девятнадцать лет, но все его источники вдохновения были на редкость правильными. Он был студентом Кораблестроительного института в Алжире, где трудились его родители. Буквально за год до описываемых событий Лёша приобрел за немыслимые деньги кассетную деку Pioneer CT-3000 и несколько «хромовых» кассет, позволявших осуществлять запись с максимально возможным качеством.

«Как-то зимой я шел домой после одного из выступлений „Аквариума“, — рассказывал Ипатовцев. — Это был зенит акустических концертов втроем, когда, к примеру, композиция „Звезда Аделаида“ игралась так, что просто брало за душу. Поэтому в моей голове маячила всем знакомая мысль: „Это же надо писать!“ Настолько все было правильно, настолько цельно… Кроме того, меня всегда приводило в ужас, как был записан альбом „Ихтиология“ — на ненастроенную деку, на обычные кассеты, с резким обрывом аплодисментов. Поэтому в ноябре и декабре 1985 года на каждый из концертов я приходил с магнитофоном. Поначалу никаких разговоров об альбоме не велось. Так, иногда после концерта дашь Гребенщикову* запись, он послушает, подивится, откуда я кассету TDK достал, и между прочим заметит: „Может, что-нибудь и получится“».

Получилось. На каждом выступлении Лёша подключал к пульту завернутую в целлофан деку и «снимал» отлаженный Егоровым звук. В итоге будущий концертный альбом оказался выстроен на основе нескольких акустических выступлений, когда после прослушивания разных версий музыкантами выбирался наиболее яркий вариант.

По утверждению Ипатовцева, большая часть песен была записана на концерте в ДК Невский 19 декабря 1985 года. «Там был переполненный зал и царила самая настоящая истерия, — говорил Лёша. — Девочки кричат, аплодисменты, очень живой концерт!»

Композиции «Дорога 21» и «Лёд» были зафиксированы в общежитии корабельного института. В тот ноябрьский вечер музыканты выступали без Куссуля, а организатором акции оказался сам Ипатовцев.

«Часто Борис* с друзьями играли при свечах, чтобы успокоить толпу, сидевшую на полу, — вспоминала американская подруга „Аквариума“ Наоми Маркус. —  Кто-то пускал по кругу шапку, кто-то давал ему бутылку, кто-то заботился о том, чтобы успокоить соседей. На такие концерты Гребенщиков* часто надевал кольца: с гранатом, лунным камнем и бирюзой. Его голос казался усталым, он с музыкантами мог играть часами… Все с напряжением слушали, тяжело вздыхали на лирических мечтах, бесконечно прося исполнить понравившуюся песню „Сталь“».

Очень любопытный сейшен состоялся сразу же после дня рождения Бориса* в намоленных стенах Военно-медицинской академии. Здесь русский дух, здесь дурью пахнет! Ни одна из песен, прозвучавших в академии, не попала ни на какие записи — последствия празднеств дали о себе знать: лидер «Аквариума» был охрипшим и «слегка офигевшим».

«К Новому году я решил сделать сюрприз и говорю Борису*: „Вот альбом концертный готов“, — рассказывал позднее Ипатовцев. — А Гребенщиков* не удивился и отвечает: „А название придумал?“ После изнурительных новогодних торжеств я отдал Борис Борисычу* исходники, а сам уехал на десять дней в лес. Вернулся только к старому Новому году. В тот день у Тропилло дописывали последние шумы к „Детям декабря“.  Гребенщиков* нервничал, торопясь закончить все к вечеру. Заодно сказал мне, что крыша у него совсем едет и он не может скомпилировать то, что в голове у него уже носило название „Десять стрел“».

В феврале собранный Ипатовцевым альбом пошел в народ. Примерно через месяц, осознав стихийность ситуации, Гребенщиков* этот бутлег авторизовал, убрав оттуда несколько композиций. К весне оба варианта получили широкое распространение, но официальной версией стала вторая. Любопытно, что одним из дистрибьюторов концертного альбома «10 стрел» стал Саша Титов, который обзавёлся ещё одним магнитофоном «Маяк 203» и таким причудливым образом зарабатывал себе на жизнь.

Итак, до появления первых признаков гласности модель поведения «Аквариума» была проста и предсказуема. Страна жила своей социалистической жизнью, а рок-группа, сидя на красивом холме, — своей. Вплоть до 1986 года эти прямые не пересекались, да, наверное, и не могли пересечься. Но буквально за несколько месяцев ситуация изменилась, причем кардинальным образом.

После переговоров между Рейганом и Горбачёвым на стол Михаила Сергеевича лёг выпущенный в Америке виниловый «двойник» с ярким названием Red Wave: 4 Underground Bands from the USSR. Американка Джоанна Стингрей, выступившая идеологом и продюсером этого диска, выслала несколько экземпляров лидерам обеих стран. Пластинки сопровождались письменным заявлением — мол, то, чего не могут достичь политические деятели на дипломатическом уровне, вполне успешно получается у рок-музыкантов.

«Почему в Америке такие диски выходят, а у нас — нет?» — поинтересовался генеральный секретарь и приказал активизировать работу с молодыми рок-группами. И вскоре произошло невероятное: Министерство культуры дало официальное распоряжение фирме «Мелодия» выпустить пластинку «Аквариума». Звонкая цитата из незалитованной песни «все рокеры в жопе, а джазмены в *****» к осени 1986 года оказалась анахронизмом.

«Когда вышла пластинка Red Wave, на нас наконец-то обратила внимание „Мелодия“, — рассказывал Гребенщиков*. — Во-первых, из-за популярности диска на Западе, а во-вторых, из-за перестройки, вдобавок они захотели заработать денег. Я ездил в Москву и просил разрешения соединить два магнитоальбома. „Нет“, — ответили мне. „Могу ли я вставить в альбом что-то новое?“ „Нет денег на студийное время“, — был ответ. На первом худсовете я знал, что „2-12-85-06“ не войдет в пластинку из-за упоминания Брюса Ли, „Жажда“ — из-за православного хора, а „Змея“ — потому что вызывает отрицательные эмоции. Но на второй худсовет пришли Вознесенский и Пугачёва, и вопрос был решен в три минуты. Что именно они там сказали, я не знаю, потому что находился в тот момент за дверью по традиции „Мелодии“… Но то, что в итоге получилось, имеет свою концепцию — цельный и радостный эффект весеннего солнца. Именно то, что я люблю в The Beatles».

Тогда вряд ли кто-то догадывался, что выпущенная «Мелодией» коллекция песен станет последней студийной работой «Аквариума» с участием Сергея «Капитана» Курёхина. Дело в том, что эстетический конфликт БГ* и Капитана имел долгую предысторию. Кто-то утверждает, что холодок между ними пробежал ещё весной 1985 года, когда Курёхин, как казалось многим, сильно заигрался. Тогда обаятельный провокатор сумел убедить Бориса* вывести на сцену ленинградского рок-клуба экспериментальную модификацию, где из «золотого состава» присутствовал только Гребенщиков. Ни Дюши, ни Фана, ни Гаккеля в тот вечер на сцене не было.

«Курёхин внёс в музыку Гребенщикова* массу такого, чего в ней никогда не было, — рассуждал позднее рок-критик Артемий Троицкий*. — Кому-то это наверняка не нравилось и даже раздражало… Но представить себе „Табу“ и „Радио Африка“ без Курёхина было бы невозможно. Фактически он определял музыку этих альбомов, эти остинатные фразы… Его бешеная энергетика, которой „Аквариуму“ всегда не хватало… Очевидно, что Капитан вписал в историю этого коллектива самую авантюрную в музыкальном отношении главу. Он был главным и абсолютно уверенным в себе. Он мог делать все, что угодно, ему достаточно было щелкнуть пальцем — и на концертах выстраивалась целая колонна из деятелей питерского андеграунда».

В итоге расслабленный «Аквариум» не смог выдержать такого мощного демона-авангардиста, как Курёхин. В каком-то смысле этот ядерный реактор взрывал своими безумными идеями любой проект. Когда-то в идеологическом арсенале у Гребенщикова* была расхожая фраза о том, что «Аквариум» — это не группа, а образ жизни. На практике выяснилось, что этот полусонный «образ жизни» оказался слишком мелким для такого безжалостного экспериментатора, как Курёхин. Говорят, что ещё одной из причин разрыва их отношений стал приезд в Ленинград первых западных рок-экспертов, заинтригованных выпуском Red Wave. После очередной репетиции БГ* начал знакомить корреспондентов Rolling Stone с музыкантами «Аквариума». Подойдя к Капитану, он представил его не иначе как «Сергей, мой клавишник». Эта фраза стала последней каплей в переполненной чаше курёхинского терпения. Целый месяц Сергей ходил по друзьям, пересказывал эту сакральную мизансцену и не стесняясь обзывал БГ* самыми последними словами. Не особенно тщательно подбирал Капитан и выражения для прессы. К примеру, в «Ленинградской правде» он жёстко раскритиковал исполнительский уровень группы и порекомендовал комсомольским организациям над этим вопросом крепко задуматься. 

«Я совсем не злился на «Аквариум», — объяснял Сергей ситуацию в одном из интервью. — Но были определенные причины, по которым мне необходим был скандал. Две главные из них — неотложная потребность в резкой смене имиджа и задетое чувство собственного достоинства. Я ненавидел людей, называвших меня «клавишником «Аквариума». Это звучало почти как «аккомпаниатор Гребенщикова*»!»

Миротворец Гаккель попытался как-то сгладить конфликт, пригласив Сергея на концерт «Аквариума» в Театр на Таганке. «Те, кто рисуют нас, рисуют нас красным на сером», — пел Гребенщиков*, глядя в глаза Капитану, сидевшему в первом ряду. В ответ Курёхин сдержанно улыбался. Со стороны это выглядело как своеобразное перемирие, но, как выяснилось позже, весьма краткосрочное.

* Борис Гребенщиков, Андрей Макаревич и Артемий Троицкий признаны иноагентами по решению Роскомнадзора.