Привет! Нам всегда было интересно, что это за городок такой — Брейнтри в Эссексе, откуда и появились вы с The Prodigy. Что там была за жизнь в восьмидесятые и девяностые годы? Не загибался ли народ от скуки?
О да, тоска там была смертная! Я готов был использовать любую возможность, чтобы сбежать оттуда. Брейнтри все же имел одну хорошую штуку — рейв-клуб The Barn, куда мы ходили по пятницам и где я повстречался с Китом Флинтом. В девяностых место стало важным, там начали писаться всякие рейвовые пластинки. А года́ с 1990-го по 1991-й стали лучшей эпохой для безумных вечеринок. Но последние двенадцать лет я живу в Лондоне, где больше ништяков по мою душу.
В девяностые казалось, что электронная музыка станет править в мире будущего. Но в итоге победил хип-хоп. Вам это не кажется обидным?
Меня это не парит, да и вообще мне все видится по-другому. Хип-хоп ведь тоже электронная музыка, по крайней мере для меня, как человека, которому главное — бит. А уж в каком жанре бит — дело десятое. Мне интересна музыка, которая переворачивает мозг и как-то на меня действует. Хип-хопа хватало и в те времена, но британский рэп сделал теперь рывок и плодит мощнейшие вещи в своем стиле, не похожем на американский. Не думаю, что электронная музыка уйдет от нас: она проникла во все.
Не жалко, что мир музыки почти целиком ушел в онлайн? Мы потеряли такое чудесное развлечение, как ходить каждую неделю в магазин дисков и смотреть, что там появилось нового.
Времена меняются, не правда ли? Люди хотят получить что-то мгновенно, прямо сейчас. Не вижу смысла париться о том, что мир стал не таким.
Некоторые ваши пластинки звучат скорее как рок-альбомы. Особенно заметно на Invaders Must Die. Чего ждать от новой пластинки?
Спасибо, что сообщили мне об этом! Посмотрим, что у нас получится дальше. Там будет пара треков в олдскульной манере 1991 года, но я пока еще в процессе. Увидим, что в итоге выйдет.
На первом шоу в Москве в 1995-м была сотня зрителей. На втором в 1997-м — сотни тысяч. Вы сами когда почувствовали, что в вашей жизни все переменилось, и не было ли страшно?
Момент осознания перемен наступил гораздо раньше, потому что выступать перед толпами для нас не было в диковинку. Лично во мне что-то переменилось, когда я понял, что людей на танцполах штырит от суббаса.
Многих бесило, что The Prodigy играют из каждого холодильника.
Люди сами виноваты, что покупали наши пластинки и мы оказались в чартах. Другое дело — фанаты. Фэны хорошо понимали, что The Prodigy – не просто запиленная раскрученная группа и она не играет поп. Наша музыка придумывается с расчетом на максимальную концертную энергетику.
Как только вы стали собирать стадионы и продавать пластинки миллионами, не возникало желания учить людей чему-то важному и вечному?
Да ни хрена подобного! Мы не верим в такое дерьмо, как проповедование и полоскание мозгов посредством песен. Хуже и быть ничего не может. Наша музыка — это эскапизм, высвобождение первобытных инстинктов.
В Англии семидесятых и восьмидесятых, наверное, каждый ребенок хотел стать рок-звездой. Вы не были исключением? И кто был вашим объектом для подражания?
В восьмидесятых не было уже крутых рок-звезд. Я рос на группах вроде The Specials и саунде ска-лейбла Two Tone. А затем в мою жизнь вторглась хип-хоп-культура, где главное — улица и бит, а не какое-то там позирование в кожаных трусах и с длинными волосами, что совсем не круто. В хип-хопе есть этика «ты можешь сделать что-то из ничего», которая мне близка, как и этика панк-рока. Эти идеи пустили в нас корни и не покидают, когда мы пишем музыку.
Теперь ты взрослый. Но был ли у тебя кризис среднего возраста?
Не-а. Я даже не представляю, какой он. Мне кажется, мой мозг навсегда застрял в 28-летнем возрасте. И это отлично для меня работает!
