Итак, Вадим Самойлов, музыкант, бывший вокалист «Агаты Кристи», 53 года. На каком творческом и жизненном этапе ты сейчас находишься?
Этот период можно назвать «послеагатие». «Агата Кристи» — это две трети моей жизни. С 2010 года я взял творческую паузу, чтобы все переосмыслить. Оказалось, что у меня очень много нереализованных вещей. Записи с институтских времен, композиции, не вошедшие в «Агату», и вещи, которые были изданы только для своих. И, с одной стороны, хочется шагать во что-то новое, с другой — нужно разобраться с этими якорями. Показать заново, кто я такой, — это непростая задача. В жизненном плане тоже много чего произошло. За последние годы я приблизился к некоторым общественным институтам, меня стала беспокоить судьба отечества, людей и человечества в целом. Исследуя себя, я задался вопросом, а что такое человек вообще. Эти темы — метафизика, психология — меня сейчас очень интересуют.
Ты думаешь, у тебя еще получится сотворить что-то не менее значимое, чем «Агата Кристи»?
«Агата» — это все-таки не было мое индивидуальное самовыражение. Конечно, там огромная часть меня, но во мне осталось еще очень многое, что просится наружу. Мне кажется, я еще могу что-то сказать. Пока я стараюсь избавиться от ощущения конкуренции с самим собой, а там посмотрим. В любом случае что-то получится. По крайней мере, с точки зрения понимания самого себя.
У тебя на подходе сольный альбом. Расскажи о нем.
Да, альбом на подходе. В нем три вектора. Это не вошедшее в «Агату Кристи», это мое когда-то не изданное и это что-то совсем новое. И я пытаюсь уложить это все в какую-то одну концепцию. Как поклонник рок-музыки 70-х годов, я стараюсь мыслить концептуальными альбомами. Такой есть у меня в голове, в течение октября я буду над ним работать и после этого обнародую.
Окунемся в историю. Вы формально относитесь к первой волне русского рока 80-х, но ваш расцвет пришелся на 90-е. Вы ассоциировали себя с русским роком?
Хочешь не хочешь, надо ассоциировать. Это было продолжение традиций. Может быть, не «Чайфа» и «Чижа»... Для меня русский рок — это группы «Урфин Джюс» и ранний «Наутилус Помпилиус». Но влияние западной музыки на нас тоже заметно.
Какие группы на тебя повлияли?
Вообще, первое, что меня сильно потрясло, — это советская киномузыка. Работы Артемьева, Тухманова, Петрова, Зацепина, Рыбникова — это грандиозно в плане музыкальной драматургии. Следующим потрясением для меня стала психоделическая музыка: Yes, Tangerine Dream, Genesis, Pink Floyd.
А как же The Cure?
Ну это больше связано было с тогдашней внешностью Глеба, 1988-й, скажем, год. Мы красили глаза вслед за Бутусовым и Кинчевым, тогда все эти стрелы рисовали. The Cure я тогда, честно говоря, еще не слышал.
А вообще твой внешний вид является для тебя частью самовыражения?
Нет. Конечно, у меня есть какие-то пристрастия к цвету, какая-то аскетичность, но я не могу себя назвать модником. Хочу еще раз мою дорогую жену поблагодарить за то, что она решает за меня эти проблемы.
Ты говорил, что группа оказалась не готова к бешеному успеху в 90-х. Расскажи поподробнее.
Представь себе, трое парней из города Асбест Свердловской области. Играли, играли, дошли своим ходом до Свердловска, потом до Москвы. Простые, нелепые провинциальные ребята, мы просто хотели быть услышанными. Мы не понимали, что к этому прилагаются жуткие гастрольные графики, жуткое внимание прессы, сплетни, безумные фанаты... К этой части мы не были готовы. Фанаты всегда узнавали, где находится наша студия, и каждый выезд из нее становился эвакуацией. Вытаскивали пьяных фанаток из-под колес моего автомобиля, который был тщательно вымыт их шубками. Погони, разбитые стекла в автобусах. Но близкого контакта с фанатами у нас не происходило: это было слишком пугающее сообщество. Мы были скромные... Да я до сих пор чувствую себя скромным провинциальным юношей. Но это же меня и защитило от многочисленных неразборчивых связей в ту пору.
А классика жанра? Приходили такие письма: у меня от вас ребенок, здравствуйте?
Приходили. Самое экстремальное письмо было от поклонницы о том, что у нее ребенок от Глеба. И мы вычислили, что для того, чтобы это было правдой, Глеб должен был в тринадцать лет оказаться на гастролях в Харькове.
Говорят, ты лечился от наркотической зависимости. Хочешь поведать свою историю в назидание молодежи?
Да, в 90-х у меня была химическая зависимость от опиатов, и пару-тройку лет жизни это оказывало на меня сильное влияние. Все, что было тогда доступно, мы перепробовали за компанию со многими: эфэсбэшниками, актерами, музыкантами, банкирами... Потом я просто остановился. Сейчас я часто выступаю в реабилитационных центрах, где ребята лечатся от наркомании и алкоголизма, даже, бывает, сижу в их психотерапевтических группах, рассказываю свою историю. Образ «Агаты Кристи» как конченых наркоманов, конечно, преувеличен, но такой опыт был — зачем это отрицать? Важный нюанс: тогда хотя бы все было натуральное. То, что сейчас употребляют, — это синтетика, которая иногда приводит к гибели с первой дозы. Лучше даже не пробовать, мы не знаем ресурсов своего организма. Я видел людей-громил, которые моментально теряли волю и самообладание, и в момент синдрома отмены их можно было в бараний рог скрутить.
Допинг может помочь творчеству?
Я могу сказать только за себя. У меня не получилось сочинить ничего толкового под допингом. Все, что я сделал, это было на чистую голову.
А наркоманская эстетика вас вдохновляла?
Если брать, например, песню «Опиум», никто из нас тогда еще не знал, что это такое. Песня вообще навеяна Вертинским. Эстетика грехопадения как такового. Вечная тема.
Когда ты выступал на нашем мероприятии летом, ты обратился к публике с призывом «Прощайте друг друга!». Это прозвучало несколько неожиданно. Что ты имел в виду?
Почему-то меня сейчас тянет на такого рода месседжи. Надеюсь, я не слишком навязчив. Я наблюдаю за миром и людьми, наблюдаю свою жизнь и понимаю, что нам всем нужно учиться жить добрососедски друг с другом. Посмотри, везде же — в СМИ, в бизнесе, в политике, в ЖЭКе — все друг друга просто кромсают. При этом все хотят счастья. Мне кажется, первый шаг к изменению этой парадигмы — прощение. Даже своего врага. Не хотелось бы звучать религиозным миссионером, но отсутствие озлобленности, гнева при несовпадении взглядов — это важный ключик. Эти обиды друг на друга, они сжирают нас.
Ты бы хотел, чтобы вы с Глебом помирились?
Ну конечно, всем было бы лучше. И дело не только в примирении, хотелось бы, чтобы между нами рано или поздно возникла ясность. Все-таки мы два брата, сложные отношения, скрытые от всех. Старший и младший. Всего мы даже сами не понимаем, а хотелось бы понять. Хотелось бы, в конце концов, семейную синергию какую-то ощутить. Я надеюсь, что рано или поздно мы к этому придем.
Вы вдохновляли друг друга?
Мы дополняли друг друга, а значит, и вдохновляли. И я бы еще не умалял тут роль Саши Козлова, ведь, когда мы остались вдвоем, исчезла третья сторона, которая нас уравновешивала. Потому что в творческом плане — ты будешь смеяться — у нас было голосование. Мы в шутку называли себя «первичная композиторская ячейка». Вот это соло в этой песне будет? Проголосовали. Это была очень удобная формула.
Можно ли поддерживать дружеские отношения с человеком, убеждения которого по важным вопросам ты не разделяешь?
Я считаю, что нужно. Нам это всем очень нужно. Сейчас, например, некоторые ругают музыкантов, которые ездят на Украину, а я, наоборот, считаю, что это очень правильно и очень важно. Это перенос энергии, которая говорит, что, несмотря ни на что, мы дружим.
Ты все еще поклонник ДНР или уже поостыл?
Я не то чтобы поклонник. Я просто хотел своими глазами увидеть, чего хотят люди, почему это произошло. И я туда периодически езжу и буду продолжать ездить. Равно как с удовольствием поехал бы на Украину, если бы там не было на меня уголовного дела. Обязательно бы поехал. Когда я выступаю в Ростове-на-Дону, в Белгороде, в этих краях, туда, я знаю, часто из Киева приезжают зрители целыми семьями. А еще, когда я выступаю в Донбассе на массовых мероприятиях, где много тысяч людей, я на каждом концерте предлагаю передать братский привет украинскому народу. И ты будешь удивлен, но все это поддерживают, все эти тысячи человек.
Твое творчество — это декаданс, ирония, секс, а если кровь и насилие, то какие-то мультяшные, тарантиновские, сплошные цитаты. Короче, постмодернизм.
Да, так и есть.
При этом ты пел бойцам в ДНР, вдохновляя их на подвиги. Как-то у меня это не вяжется в голове. Все равно как если бы Хармс выступал перед бойцами Красной армии.
Я понимаю, что ты имеешь в виду, но тут не важно, что именно ты поешь. Важно, что ты, как человек, приехал их поддержать, просто порадовать людей в их изоляции. Да и я тебе скажу: это же нормальные люди, тоже ироничные. Помирать, так с музыкой.
В разные периоды жизни, я уверен, у тебя были разные приоритеты. К чему ты пришел сейчас, что главное?
Главное — сама возможность проживать жизнь, чувствовать. Миры меняются, человек остается. Деньги, гаджеты — это все мир. А ценность жизни больше, чем ценность мира. Вся эта мишура — вещи, еда, все сиюминутное — меня меньше интересует. Приближается сингулярность, и я надеюсь, что энергия конфликтов перерастет во что-то более созидательное.
