Склонен ли человек к насилию от природы?
Вся имеющаяся у нас в наличии логика подсказывает, что на шкале агрессивности между акулой и пандой человек расположен куда ближе к рыбке, чем к мишке.
Наша история — это сплошное выдирание кишок друг у друга, а ярость и гнев преотлично демонстрируют даже грудные младенцы. С другой стороны, человек очень плохо экипирован природой для уничтожения других живых существ, особенно сопоставимых с нами по размерам.
Агрессивные, тем более хищные животные обычно великолепно вооружены: зубы, когти, рога, копыта, в крайнем случае — яд. А у нас что? Конечно, мы научились пользоваться орудиями и возместили этим прискорбную малость зубов и хрупкость когтей, но мы же говорим об изначальном состоянии человека.
На кого мы могли агрессировать со столь скудным арсеналом? Может быть, нашему виду действительно изначально не присуща агрессия в том смысле, как ее определяет этолог Конрад Лоренц: «злоба, ненависть, ярость»? И даже если мы нападали на мелких животных, то делали это без ярости, а лишь добывая себе пропитание?
Известный биолог Виктор Дольник, однако, утверждает, что именно слабое естественное вооружение превратило человека в машину агрессии, особенно агрессии внутривидовой. Дело в том, что большинство хищных или просто опасных животных всегда было вынуждено жестко контролировать свою агрессию. Если бы самцы змей во время споров за самку на самом деле кусали друг друга, то такие змеи очень быстро прекратили бы свое существование как вид.
Поэтому змеи просто мерятся длиной и решают спор мирно: более короткий соперник признает себя поверженным и уползает. Хищники, одержимые жаждой убийства, моментально уничтожили бы свою кормовую базу. Поэтому почти единственное существо, которое будет продолжать страстно охотиться на все живое, даже если лопается от сытости, — это домашняя кошка, ее люди целенаправленно выводили и отбирали именно по признаку такой одержимости охотой.
Но чем менее опасно существо, тем большую агрессию оно может себе позволить: жесткий контроль гнева в этом случае необязателен для выживания вида. И человек является одним из рекордсменов по скорости выработки гормонов, способствующих ярости и гневу, наши адреналиновые и прочие метаболические механизмы развиты великолепно.
Поэтому, вероятнее всего, ответ на вопрос, являются ли повышенная склонность к насилию и агрессивность нашими видовыми свойствами, будет «да». А кто сомневается, может съездить на Северный Сентинел. На этом индийском острове живет единственное полностью неконтактное племя сентинельцев, которые из-за своего географического положения были оторваны от прочего человечества как минимум последние 60 тысяч лет.
Живут они в полноценном каменном веке, в самом что ни на есть первозданном виде, и стремятся уничтожить любого человека, свинью, вертолет или лодку, которые только посмеют приблизиться к их поселениям. Изучают сентинельцев строго с воздуха, стараясь не попасть в зону долета стрел и копий, а миссионеры и прочие авантюристы, пытавшиеся украдкой пробраться на Сентинел со всякими благими целями, нашли свою смерть на здешних берегах. Последний раз так погиб в 2018 году американский миссионер Джон Аллен Чжао, который хотел донести до сентинельцев благую весть Христову, но был подстрелен из лука и потом забит до смерти.
Насколько важным для нашего выживания было насилие?
Чтобы понять причину нашей готовности причинять зло ближнему своему, нужно вспомнить, как у животных обстоят дела с совместным проживанием и сотрудничеством. Да, некоторые животные любят жить большими стадами или стаями. Это практически всегда относится к тем видам, у которых мало проблем с кормом, но много проблем с внешними угрозами.
Для травоядных, для многих птиц, для ряда грызунов и, скажем, для рыбоядных млекопитающих типа тюленей постоянное нахождение в большой группе выгодно. Это значительно снижает персональный риск каждой особи стать жертвой атаки хищника, ведь такое количество глаз и ушей позволяет снизить тревожность и пастись более спокойно. А случись что, можно попытаться забить хищника стаей. Так часто делают птицы: множество мелких пернатых бойцов способны отогнать и напугать даже очень крупного хищника.
А вот хищникам и отчасти всеядным собирателям труднодоступность пищи диктует иные правила поведения. Практически все хищники — животные территориальные. (Интересно, что многие стайные птицы, которые выкармливают птенцов белковой пищей, на время гнездования разделяются на семейные пары и ведут жесткую борьбу с сородичами за кормовые угодья. А вырастив потомство и перейдя обратно на растительную диету, опять сбиваются в крупные группы.)
И главной угрозой для хищника — одиночки или охотящегося стаей — являются прежде всего конкуренты, покушающиеся на его добычу, то есть чаще всего представители его же вида. Поэтому стая волков, например, будет яростно преследовать чужую стаю, зашедшую на их территорию, а крысы, всеядные собиратели, обычно рассматривают крысу-чужака исключительно как мясное блюдо, делая некоторое исключение для самок в фертильном возрасте.
Как выяснилось, те приматы, которым важен белок в рационе, ведут себя аналогично. Еще в 70-х годах прошлого века исследовательница приматов Джейн Гудолл шокировала широкую публику сообщениями о «войнах шимпанзе», во время которых стаи этих обезьян устраивают боевые вылазки на территорию соседей, избивая и убивая пойманных «врагов».
Так что да, способность к агрессии и насилию в отношении себе подобных у гомо сапиенс была чрезвычайно важна для выживания не вида в целом, а каждой отдельной особи, и все мы — потомки очень агрессивных предков.
Мы четко делим всех окружающих на «своих» и «чужих». Если свои — незаменимые помощники в выживании, то «чужие» — это угроза.
В более цивилизованные исторические времена способность членов рода, деревни или страны сражаться и убивать ценилась чрезвычайно высоко. Дар насилия открывал тебе и твоим потомкам ворота к высшим жизненным благам, к вершине общества.
И хотя контроль за насилием внутри своей группы существовал всегда, вся человеческая цивилизация за редчайшими исключениями строилась на воспитании из детей — мальчиков — хороших бойцов, убийц и насильников. Поэтому агрессия даже в быту воспринималась как нечто вполне допустимое и естественное. Родители и учителя приучают детей терпеть боль, мальчики дерутся, юноши сражаются на дуэлях, мужчины носят оружие и всегда готовы пустить его в ход.
Любое общество, которое раньше времени взялось бы пересмотреть эти принципы, закончило бы свои дни под копытами вражеской кавалерии. Любые нежные дамы, которые стали бы воспитывать своих сыновей в идее ненасилия, оказались бы рабынями тех женщин, у которых были иные взгляды на педагогику.
Кстати о выживании. Как выжить в тюрьме: советы звезд из-за решетки.
Почему мы все хуже относимся к насилию?
Не потому, что мы стали нравственнее, увы. Причина всему — чрезвычайное усложнение и разрастание структуры общества, избыток жизненных благ, переход на иные уровни сотрудничества и взаимодействия. Сегодня обществу выгодно не воевать, а производить, торговать и развиваться. Созданы огромные нации, где в «своих» числятся сотни миллионов, а иногда и миллиарды особей, и насилие внутри таких структур стало проблемой.
Покой, порядок и безопасность стали выгодны как никогда, а потребность общества в бравых вояках упала до одного-двух процентов от всего населения. Причем современные методы войны уже не требуют и от этих жалких процентов беспримерного героизма и беспримерной же жестокости. Умение разрубить человека одним ударом не вызовет восторга у командного состава — лишь срочную службу психиатрической помощи.
Из доблести агрессия превратилась сначала в порок, а теперь и в болезнь. Ученые светила с важным видом толкуют о причинах, приведших к такому ужасному искажению психики, словно человеческая психика изначально предполагает благостность и мягкость полевой ромашки.
Если верить современным психологам, все эти сотни тысяч лет мы просто были тяжело больны.
Тезис приятный, но, мягко говоря, спорный.
Правда ли, что насилия становится меньше?
Риск умереть от руки другого человека в XXI веке низок как никогда, даже со всеми воюющими и отсталыми регионами он составляет доли процента (врачебные ошибки, транспортные аварии и тому подобное в статистику, конечно, не входят). За год на планете погибает по причине насильственных действий (казни, избиения, убийства, убийства на войне и т.д.) чуть более миллиона человек — ничтожное число на фоне громадья восьмимиллиардного человечества.
Во многих странах запрещено любое насилие над детьми, побои являются уголовным преступлением, даже право на самооборону сплошь и рядом редуцировано до абсурда. Например, в Великобритании несколько лет назад происходил замер ног преступника, который доказывал, что в окно чужого дома он залез только по пояс, а стало быть, хозяин не имел права бить его стулом, так как проникновением в жилище считается расположение там более пятидесяти процентов тела, а у него очень длинные ноги. Нахождение грабителя у вас во дворе, в саду или амбаре не считается достаточным основанием для нанесения ему побоев.
Даже женщинам в этой стране запрещено носить перцовые баллончики для самообороны, не говоря уже о любом оружии. В случае нападения на них на улице они имеют право светить фонариком, свистеть в свисток или «наносить на нападающего аэрозольную краску для облегчения его идентификации», но ударить насильника хотя бы ключами или подобранной палкой — это самой оказаться в качестве обвиняемой на суде.
Детские драки разбираются взрослыми судами, пощечина — повод не для дуэли, а для иска, ударить в ответ на оскорбление — гарантированно оказаться под арестом.
Но говорить, что насилия на планете становится меньше, при этом все-таки нельзя. Строго говоря, его сейчас больше, чем когда-либо, просто у него другая униформа и маркировка.
Официально это называется «коллективное насилие» — принуждение обществом индивидуума к выполнению установленных этим обществом правил. О коллективном насилии страшно не любят говорить официальные борцы с насилием, потому что это нивелирует всю их деятельность по уменьшению насилия на планете. Ведь чаще всего их требования направлены на то, чтобы коллективного насилия стало намного больше и чтобы оно было как можно жестче. Тюрьмы, полиции, суды, следственные комитеты и прокуратуры — это все части машины коллективного насилия. Жизнь современного человека регламентирована от и до, такого количества законов, актов, норм и запретов не было ни в одном историческом периоде.
Любые попытки сопротивляться коллективному насилию обречены. Штрафы сменятся арестами, те — заключением. Полицейские побои при сопротивлении, нарушении норм заключения — все это допустимо, а для особых случаев существуют карцеры и пока еще во многих странах — эшафоты. Лишение человека свободы, денег, собственности, любых прав, а иногда и самой жизни сейчас как-то не считается насилием, если его совершает государство.
Двадцать семь лет тюрьмы больному Харви Вайнштейну за «насильственный куннилингус» общество борцов с насилием встретило ликованием.
Так что нет, насилия в мире меньше не стало, просто право на него полностью отобрано у частных лиц и делегировано властям.
И не надо думать, что это всех устраивает. Бунты, потрясшие США в 2020 году, после смерти Джорджа Флойда под коленом полицейского, — это реакция общества именно на такое положение дел, ненависть к полиции как к главному автору насилия стала общим местом у самых разных групп населения в самых разных странах.
И есть подозрение, что таких реакций со временем будет все больше, потому что любой общественный договор — это компромисс и баланс, а при нынешнем положении дел баланс права на насилие перекошен до опасной черты.
Правда ли, что жертвами насилия становятся самые слабые
И еще один момент, который не очень любят упоминать борцы с насилием. Когда мы говорим о насилии, первым делом всем в голову приходят кадры с рыдающими детьми и испуганными женщинами, сжавшимися в комочек у ног страшной черной тени. И это естественно, общество прежде всего сражается с насилием над детьми и женщинами.
Между тем, согласно терминологии Американской ассоциации психологов (APA), мужчины «перепредставлены в числе жертв насилия». То есть жертвами насилия взрослые мужчины становятся не просто значительно чаще, чем остальные категории населения, а вырываясь вперед на много голов по сравнению с ними.
Именно мужчин на этой планете больше всего избивают, убивают, казнят и лишают свободы. Более того, насилие над мужчинами со стороны женщин обыкновенно выходит из поля зрения правосудия, и если мужчина, ударивший женщину, с немалой степенью вероятности окажется арестован, то большинство побоев, нанесенных мужчинам женщинами, не доходят до судебного рассмотрения («Violence and gender reexamined». ApA PsycNET Felson, Richard B.).
Впрочем, большинство авторов насилия в мире тоже мужчины — любая уголовная статистика охотно это подтвердит.
Можно ли обустроить жизнь без насилия?
Конечно, можно, и мы уже видим, как этого добиться. Нужно просто прекратить называть «насилием» все, что нас не устраивает. Можно говорить вместо этого «законность», «справедливость», «предотвращение» и «меры по борьбе». Если же этого не делать, то перспективы вырисовываются однозначные. Поскольку человечество в древности жило насилием и существовало за его счет, да и сейчас тоже, то нет никаких предпосылок полагать, что в этом плане что-то изменится.
Просто картинка будет иной. Непослушных детей вместо палки будут угощать нейролептиками, сумасшедших не приковывать цепями, а глушить транквилизаторами, неугодных обществу вместо развешивания по площадям и варки в горячем масле заставят сидеть в оранжевой робе и штамповать платы для смартфонов за 17 центов в час. Да даже международные конфликты уже вполне можно решать не кулаками, а словами — при условии, что в шахтах не ржавеют «Искандеры».
Но говорить при этом, что насилие неэффективно, что его время прошло, что оно недопустимо в современном обществе, — это просто смешно.
Мы живем в насилии, мы дышим им, мы мажем его на хлеб и зашнуровываем его бантиком перед выходом на улицу, где Большой Брат с каждого столба пристально следит, не делаем ли мы что-нибудь такое, за что к нам нужно применить справедливые меры предотвращения.
Все так, как в XVII веке рассказывал хорошо понимающий про насилие английский философ Томас Гоббс: «Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех».
