Мы, конечно, всегда считали себя бунтарями, играющими против правил. Взрывать замшелые табу — это свежо, свободно и современно. Но при этом не стоит забывать, что когда-то важнейшим признаком гомо сапиенс было как раз придумывание всевозможных запретов, и дело это было увлекательное и полезное. Некоторые, впрочем, преданы этому занятию всей душой и сейчас.
Принтер не спит
Мизулина как-то заявила, что детский фильм-сказку «Хоббит» нужно запретить смотреть людям до 18 лет, потому что там пьют пиво, курят трубки и машут опасными колюще-режущими предметами. Эта новость обществом была воспринята чрезвычайно равнодушно. Депутатов в Думе 450 человек, и госпожа Мизулина еще не самая затейливая из них. Количество запретов, придуманных депутатами за последние годы, превысило вменяемые арифметические нормы. Хорошо, что еще не все они были приняты.
Нет ни единого занятия, которым можно было бы заниматься, не располагая большим количеством корвалола в нагрудном кармане: чего ни хватишься — ничего нельзя. Нельзя говорить, писать, усыновлять, носить, пить, курить, размещать, производить, ходить, ехать, останавливаться… Можно побиться об заклад, что во всем словаре обнаружится лишь парочка глаголов, на которые еще не успели привесить хотя бы один завалящий запретик.
Но при этом все равно находится мазохистская публика, которая искренне радуется все новым запретам, словно она их коллекционирует: «Правильно, так их! Нужно, чтоб порядок был. Чтобы нельзя было без справки, паранджи, намордника, двойной печати, благоволения небесной канцелярии и детского кресла, да!»
Давно уже известно, что определенная часть населения (в разных обществах, по оценкам группы социологов под руководством Теодора Адорно, ее процент колеблется в пределах от 30 до 60 процентов) любит закручивание гаек как искусство, даже если эти гайки закручиваются на их собственных хвостах. А остальную часть населения мучительно интересует: почему все-таки некоторым хорошо, когда «низзя»?
Почему люди любят запреты
Детские психологи — люди, которые много знают о человечестве в целом. Наблюдая поведение детей-аутистов, специалисты убедились, что большинство из них могут более или менее нормально функционировать лишь тогда, когда все события вокруг них происходят по одинаковому повторяющемуся ритуалу.
Вот чтобы сандалики были зеленые и стояли с севера на юг, а в утренней каше было ровно четырнадцать изюминок, иначе Вселенная пошатнется и небо упадет маленькому аутисту на голову. Но самое интересное то, что остальные дети, в общем, тоже предпочитают порядок, режим и регламент, хотя, глядя на них, об этом и трудно догадаться.
Любая няня подтвердит тебе, что лучший способ довести ребенка 1,5–5 лет до капризов, слез и истерики — это нарушить режим, переставить мебель в его комнате, накормить непривычной едой и позволить ему делать все, что в голову взбредет. Потому что маленькие дети чувствуют себя спокойнее и защищеннее, когда все вокруг происходит по привычным правилам.
Они любят, когда им по сто раз читают одни и те же книжки, они играют в одни и те же игры, они пересматривают любимые мультики, и радость узнавания знакомых событий для них куда важнее новых сюжетов и картинок. И лишь с возрастом они постепенно и осторожно учатся ценить новинки и пробовать привычные нормы на прочность.
Почему так происходит? Потому что тысячелетиями для нашего вида работало печальное, но почти непреложное правило: живой ребенок — послушный ребенок. Дитя, которое слепо копировало все действия взрослых и столь же слепо подчинялось запретам, выживало куда эффективнее, чем дитя, которое убегало всем назло в кусты и лопало там запрещенное волчье лыко, швыряясь шишками в осиные гнезда.
Культура — это комплекс табу, запрещающих все, что только можно, с оглядкой на здравый смысл, а иногда и наоборот
Чтобы выжить на нашей умеренно гостеприимной планете, необходимо строго соблюдать огромное количество запретов: не совать ноги в воду к крокодилам, не лизать ядовитых жаб, не падать вниз головой со скалы… Тысячи таких «не» охраняют твою безопасность, оставляя на твоей психике все новые зарубки.
Хуже того, и во мраке ночи и при свете дня таится множество других «не», о которых ты просто не знаешь, — сидят там, точат зубы и ждут, когда ты совершишь ошибку. И лучше всего жить, скукожившись, на маленьком, но безопасном клочке реальности, бесконечно повторяя те действия, в безвредности которых ты убежден опытом и знаниями.
Если думаешь, что лишь человек такой дурак, ты не прав. Все животные на этой планете — пленники ритуалов и привычек. Они ходят на водопой одними и теми же тропами, мигрируют привычными маршрутами, пасутся на одних и тех же полянах и шарахаются от всего незнакомого. Даже собиратели и хищники — скауты и разведчики по природе своей — строго придерживаются своих маршрутов и входят в новые комнаты или на новые участки на трясущихся лапах и прижав уши. Нет на свете существа более несвободного, чем дикое животное, навеки запертое в клетках правил и традиций, усвоенных им с молочных зубов.
Культура назло прогрессу
Рассуждая о зачатках культуры у перволюдей, антропологи всегда говорят о ритуале. Вот находится древний скелет, закопанный в скрюченном виде и посыпанный окаменевшей пыльцой; вот обглоданные кости животных свалены в определенное место для отходов; вот орудия, обработанные определенным образом — один и тот же способ от могилы к могилы, от стоянки к стоянке. Появление табу — священного запрета — первый признак стартовой религиозности. Появление канона — обязательной нормы — первый признак стартового искусства.
Современного человека изумляет, что в течение сотен, а иногда и тысяч лет в одной и той же местности производили бесконечно повторяющие друг друга горшочки — одинаковой формы и с идентичными узорами из отпечатков веревочек. Современному человеку непонятно, как можно сидеть за гончарным кругом и день за днем крутить одно и то же. А как же творчество, фантазия, поиск новых форм?
Но дело в том, что для жителей этой древней долины настоящим горшком, сохраняющим воду от порчи, а зерно в безопасности от мышей, мог быть только горшок с привычными ручками, наплывами и узорами, а все остальное — черт знает что. Вот ты почему не ходишь на работу в жаркий день в простыне? Удобно же: встал с постели, завернулся и сразу топаешь на службу — прохладно, легко, есть чем с девушками пошутить. Но закостеневшие в ритуале нормы твоего общества не позволяют тебе такого естественного поведения. Потому что любая культура — это комплекс табу, запрещающих все, что только можно, иногда с оглядкой на здравый смысл, а иногда и наоборот.
А все потому, что люди неправильно понимают, как устроен мир. Когнитивная ошибка на когнитивной ошибке. И к древней норме «делай только то, что неопасно» в свое время присоединилась штука еще более неоднозначная: поиск идеала в любом действии. Эта идея самостоятельно возникала в разных культурах, чудовищно далеких друг от друга, потому что строилась на одинаковых ошибочных выводах. Лучше всего сохранились рассуждения на эту тему у греков, китайцев и египтян. Давай выберем греков и посмотрим, как они дошли до жизни такой.
Принцип испорченного огурца
Во времена философа Платона и с легкой руки самого Платона надолго сложилось древнеевропейское представление о природе вещей. Сейчас мы знаем, что мир находится в бесконечном развитии от простого к сложному и от единства к многообразию. Из жалкой одноклеточной водоросли возникают сотни тысяч видов растений, из бултыхающейся неподалеку амебы — Дарвины и Эйнштейны, из двух хижин и трех рыбаков — великие империи и не менее великие демократии, из сказки про курочку Рябу — «Улисс» Джеймса Джойса. Смутно догадываемся мы об этом уже пару тысяч лет, а точно знаем чуть более двухсот — спасибо науке истории, теории эволюции и т.д.
В IV веке до нашей эры люди не обладали таким историческим кругозором и видели только то, что видели. А видели они, что любая вещь со временем портится. Платья изнашиваются, дворцы рушатся, ножи тупятся, женщины дурнеют, прекрасные юноши лысеют, а оставленный в корзинке кусок козлятины через два дня превращается в нечто совсем уж непотребное. Представление о том, что их мир — это такое место, где все постепенно приходит в упадок, было всеобщим.
И вот философ Платон сидит и созерцает, допустим, огурец (весьма популярный овощ в Элладе). Он видит, что некоторые пупырышки на нем растут криво, что хвостик у него погрызен слизняками, что на брюшке у овоща уродливые желтоватые пятна, да и сам он какой-то неровный и слегка водянистый на вкус. Почему же огурец так несовершенен? Почему величайший и несравненнейший инженер — создатель мира, сотворивший этакое чудо, — оставил кучу недоделок? За что ни хватишься, все вкривь, вкось и тяп-ляп.
Ответ напрашивался сам собой. Изначально огурец (как и сам Платон) был задуман и создан совершенным, но с момента творения все-таки прошло много лет, и здание начало осыпаться. Люди стали маленькими, глупыми и уродливыми, огурцы — водянистыми, юноши — непослушными. Есть мир идей — хранилище всех чертежей мироздания, где пребывают застывшие в стазисе вечности модели идеальных огурцов и мудрецов, а на земле у нас — жалкие, выродившиеся потомки их изначальных блистательных отражений.
Но в человеке, в отличие от огурца, заложена такая замечательная вещь, как свобода воли. И если соблюдать изначальные правила и запреты, жить, как жили наши могучие и блистательные предки, отказаться от всякой новомодной заразы, то… Ну, дальше ты и сам знаешь.
Христиане в свое время переосмыслили идеи Платона, объяснив несовершенство творения грехопадением человека, но в целом разделяли его точку зрения. И китайцы, и египтяне, и евреи, и средневековые японцы тут были единодушны: для всего в мире существует некий идеальный алгоритм, максимально следуя которому ты придешь к идеалу. Один-единственный по-настоящему правильный способ плести циновки, чистить зубы, почитать богов и нюхать брюкву. А все самонадеянные отклонения от правильного пути — попытка раскачать столпы мироздания, за которую в идеале стоило бы травить правильно обученными собаками.
Китайские церемонии
Каноны существовали для всего: для посадки риса, питья чая, подачи прошений, свадеб, родов и посещения проституток
Дальше всех, конечно, продвинулись на пути к идеалу жители Поднебесной, обогатившие мир выражением «китайские церемонии». Традиция в этом чиновническом обществе была его стержнем. Обучение любому ремеслу или искусству заключалось в безустанном копировании древних образцов, где любая инновация воспринималась искажением и награждалась ударом палки по спине. Изобретения, кроме уж самых полезных, уничтожались и забывались; общественный уклад, мысль, образ жизни — все бесконечно дублировалось и самокопировалось; любое отступление от канона считалось нарушением добродетели.
А каноны существовали для всего: для посадки риса, питья чая, подачи прошений, свадеб, родов, посещения проституток и кормления карпов. Раз и навсегда определенные слова, жесты, движения, одежды, поступки — для раз и навсегда определенных ситуаций. Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству. В самые прекрасные моменты китайской истории, например во время легизма эпохи Цинь, за неправильно сервированный ужин могли весьма мучительно умертвить целую семью в несколько поколений, а за недоносительство про этот ужин — мелко пошинковать семьи соседей слева и справа (что касается соседей напротив, то они как раз и сообщили куда надо).
Конечно, жизнь трудно связать и стреножить полностью. Но Китаю удалось почти невозможное: область с изначально немыслимым потенциалом ухитрилась отстать от общечеловеческого прогресса на века и потом долго умывалась чудовищной кровью, мучительно выползая из кокона культуры запретов. Сейчас Китай, хорошо понявший свою ошибку, наоборот, приманивает со всей планеты самые современные технологии — хоть ГМО, хоть клонирование, хоть что угодно (но не решается пока быть столь же прогрессивным в некоторых других областях, связанных прежде всего с гражданскими свободами; правда, и тут мы видим последовательное, пусть и медленное, отпускание вожжей).
Происходившее в Китае — это одна из крайних форм нашего подхода к делу развития. Но общий вектор культуры был одинаков повсюду: на протяжении всей своей истории человечество встречало инновации и прогресс с куда меньшим энтузиазмом, чем можно было бы ожидать от существ разумных. Мы сейчас можем хихикать над сёгуном Токугава Иэясу, запретившим в XVI веке нашей эры использование колеса как вещи порочной и к добру не приводящей, но, если посмотреть список отраслей, закрытых к использованию и даже к исследованию во вполне развитых странах, становится понятно, что недалеко мы от того сёгуна на своем колесе уехали.
Время борьбы с запретом
И все же, как видим, мир не стоит на месте. По крайней мере, этот текст ты читаешь не с лучиной, а написан он, хотелось бы надеяться, не на стене пещеры кровью лося. Если человек так параноидально боится всего нового и так ностальгирует по всему старому, то как вообще оказалось возможным развитие?
Если вернуться к детским психологам, мы узнаем у них, что любой уважающий себя ребенок переживает каскад поведенческих кризисов в определенных возрастах.
Кризис 2–3 лет, например, — это бесконечные «неть!» на любое предложение и вспышки агрессии. Кризис 5–7 лет — это нежелание подчиняться правилам: ребенок кривляется, на глазах глупеет и отказывается решать простейшие задачки, а кроме всего прочего страдает приступами глухоты — старательно не слышит, что ему говорят родители.
Почти все дети проходят такие периоды. Длятся они от нескольких месяцев до года, после чего поведение ребенка выравнивается. Антропологи связывают эти кризисы с критическими возрастами первобытного ребенка, которого в два года спускали с рук, меняя на новорожденного, а с пяти-семи окончательно отлучали от груди и отпускали в относительно самостоятельное существование в семейной группе. Лучше всего справлялись с этим дети, психика которых как раз в этом возрасте резко перестраивалась на новые программы: ребенок как на лифте взмывал в сферу новых поведенческих и интеллектуальных возможностей и приспосабливался к самостоятельности.
Самый же серьезный рывок происходит в период полового созревания, причем не только у людей. Подростки всех животных, готовых перейти на самостоятельное существование, ведут себя одинаково: они любопытны, настойчивы, нахальны, агрессивны, неосмотрительны и склонны нарушать запреты. Деваться некуда, большинству из них именно сейчас придется жестко конкурировать за право спаривания, собственные кормовые участки, положение в стае и так далее, так что залитая гормонами юная личность вынуждена отказываться от осторожности и массы запретов: кто не рискует, тот не размножается.
Да, тинейджеры не то чтобы сильно двигают прогресс, науку и даже искусство, но именно в тинейджерском возрасте легко воспринимаются новые идеи и отрицаются старые. И этот багаж они приносят в зрелый продуктивный возраст. Хотя большая часть людей потом отыграет назад и снова нырнет в уютную и безопасную привычность, но кое-какие зерна прорастают и кое-какие каноны все-таки начинают пошатываться.
Культура как некрополь
Многие люди любят запреты. А еще больше некоторым из нас нравятся запреты официальные
Современный культурный человек на самом деле совершенно несвободен, и счастье его в том, что он не сознает, насколько скован запретами. Не имея права даже поковырять собственным пальцем в собственном же носу, он несет тяготы культуры вполне привычно — просто потому, что от природы, как мы уже писали, приучен ходить по узкой тропинке. Ведь он свободен! Ведь он может сам решить, куда пойти вечером — в кино или в кафе. А что при этом он лишен права передвигаться на четвереньках, громко петь, лакать из чашки или чесаться вилкой — это настолько привычное ярмо, что снять его можно только при помощи нескольких порций специального ярмоснимателя хорошей выдержки.
Наша культура — это настоящее кладбище запретов, когда-то, может, и имевших смысл, но окончательно его утративших. Мы не работаем в выходные, хотя вовсе не ожидаем молнии в макушку за нарушение священного «праздника», то есть праздного, бездельного дня. Мы не прячем при знакомстве рук за спиной, а тянем их к рукопожатию, хотя обычно никто и так не подозревает, что мы можем скрывать в них камень, нож или палку.
Мы прикрываем, зевая, рот, хотя почти уверены, что туда не запрыгнул бес, вызвавший у нас такую бессмысленную вещь, как зевоту, чтобы проникнуть в нашу плоть. Мы полагаем (по крайней мере, некоторые из нас), что женщине к лицу скромность и застенчивость, хотя вовсе не готовы обеспечивать потом наших скромниц-дочек щедрым приданым и подыскивать им мужей с пожизненной гарантией — мужей, готовых взять на себя полное обеспечение скромно сидящей дома жены, не приспособленной к самостоятельному выживанию в мире жесткой конкуренции.
Да, мы любим запреты как таковые. Мы с удовольствием играем в них: красим яйца только на Пасху, любуемся сакурой строго в апреле, держим посты, подчиняем свою жизнь разнообразным режимам, диетам и расписаниям, искренне радуясь, если нам удается эти режимы и посты до конца соблюсти.
Сегодня с утра я все сделал правильно: не оставил неубранной постель, не ел, стоя у холодильника, не забыл вынести мусор, не пошел в джинсах, а надел костюм, не опоздал на встречу — какой же я молодец! Самый простой способ обрести ощущение разумной размеренности и безопасности жизни — наложить на себя обязательства и ограничения, а потом детально их выполнять. Это даже приятнее, чем нарушить какой-нибудь бессмысленный и надоевший запрет, — по крайней мере, тебя гарантированно не будет преследовать чувство легкой вины.
Многие любят запреты. А еще больше некоторым нравятся запреты официальные. Не просто «не принято» или «не приветствуется», а чтобы штраф, тюрьма и виселица посягнувшим на священный порядок вещей. Свобода — это когда неуютно и непонятно, что делать, — не все такое любят. И ладно еще твоя собственная свобода, с ней еще можно как-то свыкнуться. Но свобода других — вот что особенно напрягает. Вот они, свободные, сейчас начнут беспредельничать и в каше вместо четырнадцати изюминок будет пятнадцать! И как тогда жить? Нет, законодательные запреты все-таки вещь. Особенно апеллирующие к традиционным ценностям.
Так человечество несется вперед, само за собой не успевая, и нервно оглядывается назад, все-таки полагая, что там, в глубине веков, скрыто что-то мудрое и идеальное, а не только тщательно обсосанные кости неандертальцев и окаменевшие вши.
Табу не для слабаков
Индейцы племени черноногих еще в начале XX века не имели права показываться на глаза своим тещам. При появлении на горизонте этой страшной женщины любой — хоть вождь, хоть шаман — должен был немедленно убежать или хотя бы плюхнуться в канаву, тщательно закрыв лицо. Не такая уж бесполезная вещь, если разобраться.
Происхождение: явно антиинцестуальное происхождение.
Жительницы Бали когда-то не имели права собирать рис с закрытой одеждой грудью — считалось, что из-за этого на рисе будет много шелухи, то есть урожая соберут меньше. Жаль, что прогресс взял свое и это табу больше не работает.
Происхождение: когнитивная ошибка «магия подобия».
Венки, которыми туристов украшают на Гавайях, — остатки древнего табу, запрещавшего иноплеменнику входить в дом без обряда изгнания духов. Обряд включал песни, танцы и обертывание чужака пряными растениями. Кстати, после обряда полагалось еще некоторое время пожить в особой гостевой хижине. ФМС бы оценила.
Происхождение: примитивное, но все же понимание природы заразных заболеваний.
У некоторых племен Новой Гвинеи до сих пор запрещено выбрасывать не только остатки пищи, но даже шкурки от съеденных плодов. Считается, что магические действия с этими остатками могут заставить пищу внутри человека ополчиться на своего хозяина. Поэтому остатки еды всегда тщательно сжигают. Попробуй для смеха появиться в одном из этих племен с ведром пищевых отходов.
Происхождение: когнитивная ошибка «контактная магия».
У индейцев брибри женщина перед родами уходит в построенную для этого хижину, которая после родов будет сожжена. Она не может прикасаться ни к одной вещи, используемой племенем, потому что эту вещь тоже придется уничтожить. У нее есть тыква для воды, а еду ей подают на длинной палке — ближе чем на три метра к ней никто не может приблизиться, ибо все знают, что рожающая женщина может убить даже взглядом. (Подумаешь! Наши отцы передавали рожавшим нас мамам еду в окно роддома на веревочках. И ее еще нужно было спрятать от санитарок!)
Происхождение: примитивные санитарно-гигиенические представления.
Фото: Getty Images. Коллаж: Алексей Коннов
