У тебя скоро юбилей, Максим. Чувствуешь, как приближается что-то большое?
Ничего не приближается. Я в кайфе. У меня нет такого: мне сорок, но в душе я такой же ребенок. Я не чувствую себя ни на шестнадцать, ни на двадцать четыре, — а ровно на свой возраст. Когда ты работаешь и живешь на полную, то тебе все в радость: и морщины, и поломанные ребра.
Много ребер поломано?
Моя любимая чаплинская фраза — «Искусство, прежде чем дать человеку крылья, ломает ему ноги». Мне кажется, у любого человека, который занимается творчеством, должно быть что-то сломано.
Что, например?
Надежды.
Ах, вон ты куда хватил!
А ты в физическом смысле? Вся сцена театра «Сатирикон» окроплена моей кровью. Как-то лопнул в руке бокал, ладонь мгновенно наполнилась кровью, и я, стараясь не расплескать, бежал со сцены, приговаривая: «Хорошая примета!» (Хохочет.) Я эту примету и правда люблю. Думаешь, я долбанутый?
Нет, я просто подумал, что для удачного интервью нужно срочно кому-то кровь пустить.
Не каркай! (Заливается смехом.)
Как на тебя ни посмотришь, ты или улыбаешься, или хохочешь. Куда ты кризис среднего возраста девал? Или ты из тех, кто на публике смеется, а дома плачет в подушку?
Я плачу там же, где играю. И потом, мой девиз — «Слез моих не видно никому. Значит, Арлекин я неплохой». А кризис весь растворился в работе. Я в ней переживаю даже больше, чем в жизни. Материала на меня много, я все эти переживания могу использовать в нем. Для меня кризис может быть только творческий, а не когда я вдруг пойму, что у меня борода седая. Да я работал над тем, чтоб она поседела! Я сделал все, чтобы быть самому себе интересным. Посмотри на мои фотографии десятилетней давности. Ты скажешь: «Что это за мартышка? Все время кривляется, не понимает сам, что хочет выразить». Сейчас это все исчезло, я сильно изменился.
Например, стал заслуженным артистом. А состоявшимся артистом ты себя ощущаешь?
(Усмехается.) Моя любимая фраза — «Даже если вы Леонардо да Винчи, умирая, вы будете думать, что вы простой бакалейщик». По поводу звания: мне так долго его обещали...
Когда ты работаешь и живешь на полную, то тебе все в радость: и морщины, и поломанные ребра
А ты о нем просил?
Никогда! Все мои коллеги, которые работали со мной в «Сатириконе», давно получили. А я... То мои документы потеряли, то вышел закон, что надо проработать пятнадцать лет на одном месте, — в общем, чушь какая-то. Для меня это несущественно. Как сказал министр, когда я вышел получать звание заслуженного: елки, да ты народный давно уже! Ну, спасибо, мне приятно, что мое Отечество оценило мои заслуги. Мне больше нравится звание «любимый артист». Потому что я знаю, как ко мне относится публика.
Да и режиссеры, похоже, от тебя без ума. В какой-то момент казалось, что ты играешь буквально во всех русских сериалах.
Это казалось, так просто устроена телевизионная сетка. Вот взять, к примеру, «Глухаря», про которого ты меня обязательно спросишь.
Э, нет, я вообще-то не...
Так вот, со мной там было снято всего три сезона. Но я вдруг заметил нездоровый ажиотаж. Образ начали тиражировать, я появлялся, кажется, в каждой программе «НТВ», вел какие-то елки. И понял, что мне самому с собой стало некомфортно. Что надо уйти сейчас, на пике, пока мой образ еще любим. Меня вызвал Кулистиков (Владимир Кулистиков, в те годы гендиректор «НТВ». — Прим. MAXIM), сказал: «Ну что ж вы, вы ведь для нас важный проект...» «Я вас, — отвечаю, — понимаю, но жизнь у меня одна». А ребятам из «Глухаря» предложил: давайте пока успокоимся, возьмем паузу, подумаем, какую историю еще написать. Что сделали продюсеры и артисты? Стали штамповать дальше, тем самым уничтожив историю. Надо уметь говорить «стоп», понимаешь?
Стоп!
Вот именно так. Конечно, мы, артисты, сумасшедшие люди, нам надо постоянно чувствовать себя в обойме. К чему я пришел к сорока годам? Я не хочу ни за чем гнаться. Я готов ждать. Почти год, уйдя из театра, я искал пьесу. Мне надо понимать, ради чего я выхожу на сцену. Не могу выйти в пьеске, где я буду вас немножко ха-ха-ха, хо-хо-хо, ну, потом мы немножко хы-хы-хы. И вы пойдете домой, говоря: «Хи-хи-хи», на хрен мы вообще ходили». Помнишь, был такой фильм «Амели»?
Кажется, помню.
Ты выходишь после него — и, черт возьми, так хочется дела добрые делать! Ты какой-то другой человек, несмотря на то что ты сволочь и паразит. Но ты выходишь и думаешь: дай-ка я бабушку переведу через дорогу.
Да, а после фильма «Дневники вампира» очень хочется кусать людей. Ты не думал, что пора уже выйти на международный уровень, сделать себе карьеру в HBO?
Это глупость. Не знаю ни одного нашего артиста, который бы сделал за рубежом успешную карьеру. На хрена мне это надо? Я слишком русский, никогда не смогу сыграть Тургенева на английском. И мне очень близка загадочная русская душа. Почему человек может выпить литр спирта, будучи при этом капитаном подводной лодки, любить до безумия жену и при этом изменять — мне все это понятно.
Почему ты все никак не снимешься в полном метре?
Мне предлагают, но все это неинтересно. Как-то прислали хороший сценарий. Роль — точно моя. Я пришел на пробы, познакомился с режиссером и понял: я с этим человеком не буду работать никогда. Мало того, что он невежда, — я ему про эту роль больше расскажу, чем он мне, – так еще он ко мне при знакомстве спиной повернулся. Ну ладно, я не гордый, может, я не заслужил. Начинаем пробы — вместе с партнершей. И вдруг режиссер, это чмо, начинает с ней заигрывать. Хотя даже в голодные годы на такого мужика не взглянул бы никто. А мне говорит: много театра в вас. Но я не хлопнул дверью, дошел до конца проб и в финале только сказал: «В жизни я не войду к тебе в кадр!» Жалко роль только. Хотя у меня лежат несколько сценариев сейчас, но их производство пока откладывается в связи с тем, что все сейчас непросто.
А когда было просто?
Вот именно! Я с пяти лет в кино, и всю жизнь слышу: войдите в наше положение. А я во столько положений вошел! Уже должен был оплодотворить всю страну!
Ты и актер, и режиссер, и ведущий, и исполнитель песен.
И педагог. Преподаю в Киноакадемии Никиты Михалкова.
Ты успеваешь глупостями-то заниматься?
Ну вот, смотри. Прихожу домой, уставший. Вдруг звонок. «Да, Нюсенька, давно не виделись, приходи». Потом еще звонок, еще — и в итоге мы большой компанией сидим у меня на кухне до шести утра.
Что ты делаешь, если, переключая каналы, случайно попадаешь на самого себя в эфире?
Переключаю дальше.
Ты человек, который каждый вечер входит в дом едва ли не к каждому жителю России через телевизор. Есть последствия?
Конечно. Это привело к тому, что люди знают меня по моим работам. И когда мне приходится ездить, например, в метро...
Ты в метро ездишь?
Ну да. Почему бы нет? И вот люди идут грустные, у них плохо все, много дел, кредиты, дети-паразиты.... Вдруг видят меня — и улыбаются. Это самое большое достижение в моей жизни. Нет такого: о, пойдем бухнем! Хотя на Камчатке, куда я ездил недавно, был такой случай. Лежу в гейзере. Кругом природа, медведи. Идешь в кусты и не знаешь, вернешься ли. Хорошо! Вдруг чувак — увидел меня и просто обалдел от счастья. Подходит с канистрой спирта: «Макс, я мечтал об этом!» «Тихо, — говорю, — давай уважать отдыхающих. Наливай».
Не знаю ни одного нашего артиста, который бы сделал за рубежом успешную карьеру
Следователь, командир подлодки, хирург — заметно, что режиссеры охотнее дают тебе роли «настоящих мужиков». Ты откуда материал для игры берешь? У тебя есть такие знакомые?
Это просто наблюдательность. Вот взять того же капитана из сериала «Горюнов». Мы снимали на настоящем корабле, я видел его капитана. Он вышел посмотреть, а я принялся наблюдать за ним. Потом он ко мне как-то проникся и передал через помощников: давайте его, мол, в кают-компанию, выпьем с ним. А нам целый день еще быть в море. Что делать? Режиссер говорит: «А ты скажи, что в завязке». Так я и передал через ассистента. Они с большим пониманием отнеслись: парень зашитый, уважуха. Была другая история. Мы снимали в горах Адлера, в доме, хозяин которого бывший зек. Он вышел, сел, всех изучил внимательно, а потом сказал: «Вот как этот Макс играет, я ему верю». Вот оттуда я все это черпаю. Мне надо знать, для кого я это делаю, знать этого человека. Чтобы он посмотрел и сказал: «Е-мое, это про меня!»
Что ты обычно говоришь, чтобы отвертеться от селфи с поклонниками?
Ничего, я не отверчиваюсь. Это ведь у них останется такое лицо некрасивое! (Смеется.)
Максим, ты плейбой?
Ну, я не против хорошего секса.
Уф, слава богу, а то у нас там была отличная идейка для съемки.
С овечкой Долли? Мне одно только не нравится: есть у нас на телевидении передача, не буду говорить какая, где почти в каждом скетче звучит фраза: «Чпокни ее — и все дела». Такое ощущение, что у них недотрах страшный. Я не хочу, чтобы между мужчиной и женщиной пропадало таинство нежности. Нельзя проваливаться в пошлость. Так что я, наверное, не плейбой. Я мэн — мужчина с честью и достоинством.
