Эдуард Успенский: «Чебурашка сам по себе — я сам по себе»

Фото: Юрий Кольцов

Эдуард Николаевич, вы были довольно суровы со мной по телефону. Есть негативный опыт общения с прессой?

Конечно! Как и у любого нормального человека. Когда мне звонят такие мерзкие газеты, как «КП», «МК» или «Экспресс» какой-то там, я сразу говорю: «Ребята, отвалите». Потому что они лгут.

А вам не все равно?

Мне все равно. Но разве это значит, что я должен с ними разговаривать?

Логично. Есть стереотип детского писателя: мечтательный, беззащитный человек, почти юродивый. Вы не очень ему соответствуете...

Этот стереотип абсолютно соответствует детскому поэту Валентину Дмитриевичу Берестову: замечательный человек, добрый, ко всем расположенный, всегда готовый накормить и пустить переночевать. Есть противоположность — Борис Заходер, к которому пробиться было очень трудно, он не встречал людей с радостью. Есть Чуковский, он очень разный. Думаю, я что-то среднее. Я могу за себя постоять. А вообще, у меня работает продюсер Александр Зубарев, и все проблемы, связанные с гонорарами, конфликтами и судами, он берет на себя. Это мне позволяет оставаться симпатичным добрым автором.

Традиционный вопрос на встречах с читателями: как вы стали тем, кем стали?

Я пристрастился к писательству в институте, в МАИ, в студенческом театре. Мы писали сценки, потом нас позвали на эстраду, мы писали для конферансье Брунова, Романова, для оркестра Лунгстрема. Я, и Феликс Камов, и Аркадий Хайт, и Курляндский, и Арканов, и Горин — все мы там варились какое-то время. Потом все собрались с силами и вырвались из эстрады. А многие хорошие авторы там так и погибли. Тебе кажется: вот сейчас напишу еще две-три программы эстрадные, а потом сяду за роман. А тебе новую программу подсовывают. И платят вдвое больше... Кто нашел в себе силы отказаться, те выбились в люди. Но я всегда знал, что буду писать для детей. Начал с каких-то стихов, печатать меня не хотели. Говорили, что это плохо, какая-то развлекалочка, сплошные считалки. Говорили, надо писать что-то серьезное для детей, как Агния Барто. Она мне тоже это говорила. А у меня серьезное не писалось. А потом мне сильно помог Борис Заходер, но это долгая история...

А почему именно для детей? Взрослый рынок как-то привлекательнее...

Гриша Остер считает, что чем хуже правительство и государство, тем больше хороших детских писателей. Хармс, Введенский, Олеша — они ушли в детскую литературу, потому что во взрослой им не давали работать. Но у меня не так, я сразу знал, что буду писать для детей.

На детских книжках закладывается будущая система ценностей человека. Вас не пугала эта ответственность?

Наоборот! Я человек сугубо христианский. Мои произведения – это проповеди. Каждый раз, когда я хочу что-то сказать ребятам, я начинаю придумывать повесть. А она требует героя. Я начинаю придумывать героя. Таким образом все мои книжки появились. Крокодил Гена — это проповедь о том, что есть животные и они полноправные члены сообщества на Земле. Дядя Федор — проповедь «Давайте детям больше свободы». Все проповеди очень простые: всегда должно быть уважение к матери, к родине (необязательно к государству), к учителю, ко всему живому. Их всего штук пять-шесть. Когда проповеди кончились, я начал работать на заказ. Вот последние два интересных заказа — это перевести «Карлсона» на русский.

Зачем?! Есть же прекрасный перевод Лунгиной!

Вот и я сказал: «Зачем?! Есть прекрасный перевод Лунгиной!» Но издатели объяснили, что у них проблемы с наследниками. В данной ситуации я на стороне издательства, и я люблю трудные работы. Я прочитал все переводы и понял, что они неправильные, неточные. Я попросил подстрочник, перевод какого-нибудь шведского студента, изучающего русский, чтобы он специально был корявый, но точный, с объяснениями и пояснениями. Я взялся и стал переводить для сегодняшних детей. Вот пример. Дети говорят Малышу: «Никакого Карлсона нет, это привидение». Я пишу: «это глюк». Потому что это разные понятия — привидение, фантазия и глюк. И там имелся в виду именно глюк. Или вот: когда Карлсон с Малышом ходят по крыше, они видят брошенного грудного ребенка и начинают им заниматься. Малыш спрашивает, как его зовут, а Карлсон говорит: «Гюль-фия, их всех так зовут». Почему Гюль-фия? Потом я понял. Когда ребенка качают, говорят «гули-гули». А Лунгина придумывает имя, которого в Швеции совершенно не может быть. Только если туда таджики не приехали. Хотя сейчас уже, наверное, может. Поэтому я перевожу по-другому. Карлсон говорит: «Утя-тютя, их всех так зовут». Потому что «утю-тю». Это точнее, смешнее и понятнее. Я много нареканий получил за этот перевод, против «глюка» даже редакторы восстали. Переиздали его четыре раза, а потом родственники Астрид Линдгрен запретили переиздавать, потому что кто-то им сказал, что Успенский не переводчик. Зато в Финляндии вышла филологическая работа, в которой сравниваются разные переводы Астрид Линдгрен. И там решили, что мой перевод самый интересный и точный.

А если бы вы получили коммерческий заказ на героя для какого-нибудь бренда? Для шинного завода сказку про человечка-шину?

Были такие случаи. Макаронная фабрика «Макфа» заказала придумать историю про девочку с таким именем. Вот задачка! Я стал думать: почему девочку зовут Макфа? Это безумие! Это надо быть идиотом, чтобы так назвать ребенка. Но придумал! У одних родителей была девочка. Папа хотел красивое имя дать: Эльвира или Элеонора. А мать — старинное: Фекла, Матрена, Варвара. Полгода ребенок был без имени. Его звали то «чудовище», то «сокровище». А бабушка сказала: «Вы мне надоели. Назовем ребенка, как называют лошадей. Первый слог от имени отца, второй – от матери. Отца звали Макар, мать – Фатима. Вот появилась Макфа. Дальше уже имя воспитывает характер. И получилась замечательная книжка! Когда ее принесли заказчикам, они сказали: «Хорошо! Только уберите то, уберите се...» А я: «Ребята, возьмите ваши деньги обратно». И эту книжку издали, она называется «Девочка со странным именем». И за нее мне дали Премию Правительства России. Вот там машина стоит, которую я купил на эти деньги. Потом пришли еще какие-то люди, предложили сочинить героя для их оранжевых детских площадок. Я придумал героя и написал о нем книжку «Оранжик, или Мальчик, который не хотел стареть». Эти люди больше не появились, но я очень рад, потому что остался с новой повестью. Сейчас ведутся переговоры с издательством.

Сколько у вас всего книг?

До хрена! Штук тридцать пять...

Многие не догадываются, что у классических саг про Чебурашку и Простоквашино есть куча продолжений. Их покупают?

Если бы не покупали, их бы не издавали. А они постоянно переиздаются. Плюс несколько новых серий. Вот моя последняя книга, только что вышла. История про Гевейчика, гуттаперчевого человечка. Пользуется диким успехом у детей.

Какое произведение самое недооцененное?

Очень люблю свою книгу «Жаб Жабыч Сковородкин», особенно «Жаб Жабыч метит в президенты». Там большая мыслящая жаба баллотируется в мэры, предвыборная гонка, администрация хочет придушить эту кандидатуру, а дети устраивают встречи с избирателями. Сегодняшняя ситуация.

Фу-у! И так уже всех тошнит от этих дел, а теперь и в сказке не скрыться от злобы дня?

Фи-гуш-ки! Если написано интересно, то нет никаких запретов. И политика, и семейные отношения, и производственные. Я вас уверяю, возьмете мою книжку — будете читать. Все родители знают, что у меня книжки с двойным дном и обязательно будет что-то смешное для взрослых. Я думаю, что, если бы был снят мультфильм, Жаб Жабыч стал бы героем не меньшим, чем предыдущие.

Кстати, а куда девались мультфильмы? Как раньше, короткометражные?

«Союзмультфильм» попал в плохие руки, его разодрали на части. Короткие мультики больше нет смысла делать, их некуда девать. А в нашей стране вообще беда: телевидение не берет детских вещей, потому что во время демонстрации детского кино нельзя давать рекламу, а раз нет рекламы, значит, сплошные расходы.

«Гарри Поттер» всколыхнул тусовку детских писателей?

Ну никакой тусовки, положим, нет. Есть человек тридцать в стране, которые пытаются что-то делать... Но да, это была большая встряска для всех писателей. И совершенно неожиданная. Я считаю, что «Гарри Поттер» – книжка замечательная, многие дети вернулись к чтению. В этой книге есть то, о чем я говорил: уважение к дающему знания, уважение к родине, к семье, уважение к друзьям, к живому — все составляющие психического здоровья там имеются. Но даже такая книжка русского писателя света не увидит. Сейчас самый талантливый молодой детский писатель может издать свою книжку тиражом 5–10 тысяч, а это значит выкинуть ее на помойку. Потому что без мультипликации, без кино книжка обречена на умирание. Ну только если не я напишу, потому что у меня все книги издают. А я пока не дозрел до такой книги.

А сейчас есть цензура?

Сейчас нет, но надвигается со страшной силой. Думаю, через год я уже не напечатаю своего «Жаб Жабыча», который метит в президенты. На глазах все становится хуже и хуже.

Следите за политической ситуацией?

Конечно слежу! Подписывал письма в защиту Ходорковского. Мне противно смотреть, как издеваются над Прохоровым, потому что он пытался что-то сделать. И эта свора кремлевская немедленно накинулась. Меня потряс случай с майором, опубликовавшим материал о собачьих консервах, на которые переклеивались наклейки от обычных, а ему дали четыре года тюрьмы за то, что он избивал когда-то солдат. Так показали – мол, ребята, не суйтесь никуда, — что дальше ехать некуда.

На выборы пойдете?

Больной вопрос. Пока не определился.

Напоследок: как вы относитесь к Чебурашке?

(Задумался надолго.) Чебурашка сам по себе — я сам по себе. Я о нем просто не думаю. Пройденный этап. Последние герои — самые любимые.

И самый последний вопрос. Вы окончили МАИ. Какое образование лучше для писателя – гуманитарное или техническое?

Только техническое! Гуманитарное — это все так, книжный шкаф набить. В создании детской книжки и проектировании прибора есть очень много общего. Детская книжка ближе к вещи, чем к самовыражению. По-моему, человек с техническим образованием умнее. Когда ты теорию автоматического регулирования читаешь и пытаешься понять, как третья производная влияет на движение гироскопа, и у тебя ум за разум заходит, а зубрить не получается, надо все-таки понять... И бедные извилины стучат друг об друга. Это полезная нагрузка, здорово развивает мышление.

Вы не думаете, что гуманитарии сейчас обидятся?

Пускай обижаются. Пускай что-нибудь обидное в ответ скажут.