Юрий Стоянов

В какой момент вы поняли, что стали знаменитым?
Когда стали снимать программу «Городок» с моим партнером – было это в 1993 году, – после каждой передачи он очень серь­езно меня спрашивал: «На улице был?» Я говорю: «Да». – «В магазин заходил?» – «Да». – «Узнают?» – «Нет». – «Хреново». По­этому как я понял, что пришла популярность? По какому-то количеству улыбок.
А кого из вас стали раньше узнавать?
Естественно, Илью. Он старше меня на десять лет, раньше он выступал с Ромой Казаковым – очень хороший артист, рано умер. Это была популярная в советское время пара, известная фразочками вроде «Вопрос, конечно, интересный». Когда он искал нового парт­нера, этим партнером оказался я.
 
То есть он у вас главный? Кто решает спорные вопросы?
Это все слова, слова... Есть человеческие отношения, в которых я всегда буду стараться расставлять приоритеты просто по старшинству. И есть программа. Художественным руководителем программы, ее режиссером-постановщиком является Юрий Стоянов, это не секрет. Когда в 1996 году стало ясно, что телевидению придется отдавать почти все свое время, этим главным человеком стал я.
Вы мастер спорта по фехтованию на саб­лях. Почему выбрали фехтование?
Знаете, я был мальчишкой с определенным количеством любимых книг. В мировой литературе не существовало классических произведений, посвященных футболу. А вот фехтование (ну, может, еще конный спорт) – у этого вида спорта есть прошлое, оно и страшное, и красивое. Если ты любил «Трех мушкетеров» – как это реализовать? В спортивной секции. Тем более что этот вид спорта был выпенд­режный, не особо модный.
А почему именно сабля? Не меч, не копье?
Я пришел и посмот­рел тренировки: шпагисты, рапиристы – неэффектно: там было электро-судейство, лампочки загорались. Сейчас и у саблистов электросудейство, но тогда все определялось визуально, по звуку удара и по силе. Очень быстрый спорт, большие расстояния проходит спортсмен по дорожке, и нет тыканья. А то, что мы видим в кино, не имеет никакого отношения к фехтованию, потому что целью любого поединка было убийство. Ну а что же еще? Поединок – это позиционное высмат­ривание противника и очень короткая атака. А в кино сплошные удары шпагой о шпагу. В фехтовании это называется «много железа», за это наказывали.
Вы военнообязанный? Сможете убить врага, когда призовут в кавалерию?
Я бы человека убить не смог. Но я, не задумываясь, не выясняя биографии, безусловно, убил бы человека, который поднял руку на моего ребенка.

А когда в последний раз приходилось драться?
Я не лезу в драки, боюсь потерять контроль. Но был у меня этим летом случай в Одессе... Я ведь внешне такой рыхловатый, обычно не предполагают, что могу ударить. А он был не прав, не прав фатально. Я бы этого не сделал, если б он не угрожал.
Как вы отдыхаете от юмора? У вас есть лирическая роль, которую вы бы мечтали сыграть?
Мне не нужно отдыхать от юмора, я не комедийный актер: не играю в «Кривом зеркале», не участвую в программе «Аншлаг», не тамадю. Конечно, хочется быть разным. Вот сейчас снимаюсь в главной роли в фильме Дмит­рия Месхиева «Человек у окна». Наверное, там будет и юмор, но это грустная история об очень странном человеке. Не о том, который должен смешить зрительный зал.
 

Что из сыгранного вы считаете самым удачным?
Знаете, что такое удача? Это когда ты сам себя удивил. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» – фраза удивления, а не похвалы самому себе. Такие секундочки иногда бывают, это непередаваемое ощущение, его невозможно разделить ни с кем – никто не поймет, не засмеется и не заплачет. Возможно, ты был просто очень уставшим, а все лучшее делается между делом, и ты сделал что-то такое, чего не ожидал от себя. Вот в фильме «Очень русский детектив» иногда есть такие секундочки. Я там играю американского полицейского. С одной стороны, это пародия, жесткая пародия на американский триллер. Но в какой-то момент съемок я понял, что не занимаюсь пародией. Весь фильм – пародия. А я внутри этой истории объясняюсь в любви к тому, что принято считать американскими штампами. Я объясняюсь в любви всем этим артистам – Де Ниро, Аль Пачино, Гандольфини, всем этим вечным полицейским... Какой-то мимолетный взгляд, ты хлопаешь своего напарника по щеке, говоришь: «Все хорошо, сынок...» И вдруг понимаешь: произнес это не ты, а дух Де Ниро! А в «Городке»... Я сейчас скажу, вы даже не вспомните. Вот недавно играл Брежнева. Усталого Брежнева, у которого пересох­ло во рту, а к нему приводят людей, и их надо награждать орденами. Он очень устал. Ему тяжело говорить. Брежнев спрашивает: «А ты что такого сделал?» – «Я хирург, оперирую людей». И тут я почему-то сказал: «Ну давай, хирург... режь дальше...» Сказал – и у самого внутри аж мурашки побежали. Но это же никто не увидит никогда! Таких моментов в «Городке» штук пятнадцать – двадцать могу насчитать...

Какая самая тяжелая работа, которую приходилось выполнять в жизни?
Вести корпоративный вечер. Ощущение незаслуженных денег. Они непропорциональны доходам в передаче и кино. Эти быстрые деньги – они какие-то тяжелые. Понятно, что и люди хорошие, и они нас любят, и встречают хорошо. А ты куда-то поверх голов смот­ришь и думаешь: когда же это закончится? И от этой мысли становится неудобно, и, когда все заканчивается, ты выходишь и еще делаешь номер, и еще, а партнер тебе уже наступает на носки: «Хватит, пятьдесят минут, пятьдесят минут надо было...» Еще тяжело было когда-то в театре заниматься не своим делом – начинаешь считать себя бездарностью. Я обманул ожидания людей, которые меня брали в театр. Ведь я был такой худенький-красивенький, под стать внешности и роли давали – тот же Моцарт... А естество сопротивлялось. Я что-нибудь такое сделаю – зрители начинают смеяться. И для меня это наслаждение невероятное! А коллеги говорят: слушай, тут вообще не очень-то смешное место...
У каждого творческого человека должны быть странности и привычки, которые кажутся непонятными другим людям. А у вас какие?
Ну уж, странности... Не могу выйти из поезда или квартиры, если увижу хоть маленькое пятнышко на обуви. Ощущение, что пятнышко не на ботинке, а я сам большое пятно. Не могу общаться с начальством, акционерами, чиновниками – становлюсь мокрым, антиперспиранты прекращают действовать... Если опаздываю на встречу, у меня начинается тошнота: не могу опаздывать органически. Не могу, когда меня благодарят, – становится страшно неловко. Или когда извиняются. Еще боюсь комплиментов – они вредны. Были случаи, когда мне говорили хорошие слова, и я начинал играть бездарно.

А если ругают?
О! Ругань мне противопоказана еще больше, чем комплимент! Но когда делают серьезные замечания – даже если я взбешен, внутренне соглашусь. Вот такие замечания конструктивны. Так, в свое время Олег Басилашвили сказал: знаешь, тебе не кажется, что пора с этими женскими ролями завязывать в «Городке»? Это сказал большой актер – значит, его что-то смутило... А перестать играть – и мы потеряем огромный пласт юмора «он и она». Это было где-то году в 1998-м, и с тех пор я изменил подход: меньше стал женщин показывать, а больше играть. И они стали не только смешные, но и начали вызывать сочувствие. Придумал себе такой принцип: хорошо ты сыграл женщину только тогда, когда вместо тебя в этой роли не могут представить никого другого, даже актрису.

Какая черта в людях больше всего раздражает?
Одна? Да вашего жур­нала не хватит! (Смеется.) Из бытовых – жмотство. Ненавижу скупердяев и жмотов. Хотя среди них есть потрясающие актеры и таланты. Не люблю зацикленных и безразличных и тех, кто не умеет слушать. Вот я люблю слушать людей. Еще ненавижу, когда человек носится со своей «медийностью» – такое, знаете, телевизионное чванство. Есть люди, которые существуют как статус, а не как личность. Ходит и все время смотрит на себя со стороны, всюду ищет отражающие поверхности. Вообще, знаете, чем телевидение отличается от кино для артиста? Дурак в кино может дурь спрятать. Он может быть талантливым артистом, да еще если талантливый режиссер, оператор, хороший сценарий... И воспринимать его будут как персонажа, которого он сыграл. А вот на телевидении дурак всегда выглядит дураком. Поэтому не задавайте нам сложных вопросов, чтобы зритель продолжал нас любить!

Принимали ли вас за другого человека?
О да! Это было в 1988 году, мы были с теат­ром на гастролях в Индии. Меня никто еще не знал и в России, что уж об Индии говорить. Да в Индии вообще все равно – хоть ты Лавров, хоть Стржельчик, хоть Стоянов, никого не знают. Но уже на второй день на меня повсюду на улицах стали бросаться люди и брать автографы! Представляете шок всего коллектива театра? А дело в том, что вся Индия была обвешана плакатами, растяжками, билбордами с моей рожей. Оказалось, у них какая-то сверх-популярная звезда, киноактер Болливуда, а мы с ним – копия, только у него волосы чуть потемнее.
 

И кто же он?
Да понятия не имею! Я ж не мог прочитать! Какой-то их Меньшиков, у которого в тот момент вышла очередная обойма кинофильмов, как это делают в Индии: сорок картин, в которых он снялся за последние сорок дней... Или это был сериал? В общем, актер был очень популярный, и мне тоже перепало... Пусть теперь приедет в Россию, сволочь!
Но вы не очень-то похожи на индуса...
О, знаете, в чем прелесть и трагедия моей внешности? Я похож на всех сразу. На всех! Ну просто на всех!
Сколько женщин нужно мужчине для счастья?
Сейчас посчитаю... (Пауза в две с половиной минуты.) Пять!
Кхм. И... чем они отличаются?
Знаете, отличаются они только возрастом. Это моя мама, моя жена и три дочки – девочки пяти, двенадцати и девятнадцати лет. Это моя семья.