Тот факт, что у летчика Манфреда фон Рихтгофена, как и у многих экстремалов, которые в современном мире становятся гонщиками, сноубордистами и прочими парашютистами, был атрофирован инстинкт самосохранения, сомнению не подлежит. Рихтгофену повезло (или не повезло — это уж ты сам решишь после прочтения) появиться на свет в тот момент, когда его бесстрашный спортивный характер мог послужить на благо родине. Итак, родился Манфред 2 мая 1892 года в семейном имении дворянского рода Рихтгофен в Силезии, близ Бреслау. Новорожденному сразу пожаловали титул фрайхерра, то есть барона. История рода Рихтгофен не была украшена военными подвигами, а состояла преимущественно из сельскохозяйственных будней, разбавленных охотой. Отец Манфреда Альбрехт был первым, у кого возникла мысль посвятить себя военному делу. Правда, удача отвернулась от Рихтгофена-старшего, даже не удосужившись к нему повернуться: в самом начале службы он застудил ухо, самоотверженно вытащив из холодной воды не умевшего плавать солдата. Частичная глухота была расценена командованием как профнепригодность. Тогда Альбрехт Рихтгофен увлекся воспитанием детей. Он регулярно брал Манфреда поохотиться или объездить новую кобылу, и в итоге мальчик довольно быстро стал прекрасным наездником и метким стрелком. А поскольку заняться в семейном поместье было особенно нечем, все детство и отрочество Манфред не слезал с лошади. Пока отец наконец не снял его сам — чтобы отправить в кадетский корпус.
В корпусе Манфред вел себя совсем не так, как подобает молодому представителю знатного дворянского рода. Юный Рихтгофен регулярно пропускал уроки и в грош не ставил учителей. Зато в том, что касалось физической подготовки, футбола, гимнастики и, естественно, конного спорта, он давал фору всем однокашникам. Внешность молодого барона тоже оставляла желать лучшего и была скорее бандитской, чем аристократической. Коренастый, с носом-уточкой, вечно исцарапанным лицом и частенько с переломанными конечностями, Рихтгофен производил сильное впечатление. И под «сильным» мы не подразумеваем «положительное».
По окончании корпуса Манфред незамедлительно был зачислен в престижный 1-й Западнопрусский батальон Уланского полка имени императора Александра III. Служба не тяготила барона, и даже сообщение о начале войны не заставило его почувствовать дискомфорт. Накануне этого известия Манфред с приятелями по полку «ел устриц, попивал шампанское и играл по маленькой». И если ты думаешь, что после того, как телеграмма о начале военных действий была вскрыта, юный барон забегал по комнате, расшвыривая устриц с криками «Какой ужас!», ты ошибаешься. Рихтгофен, как никто другой, ждал войны, где его буйный нрав не только не был бы осужден, но и послужил бы на благо родине.
Первое время Рихтгофен успешно воевал на бельгийском и французском фронтах. Но его ждало разочарование. Оказалось, что война — это не один решающий, кровопролитный, пахнущий порохом, геройством и смертью поединок, а унылые, прозаические будни, когда тебя перекидывают с места на место, не удосуживаясь объяснить куда и зачем.
Именно в этот период бесконечных бессмысленных передислокаций Рихтгофен часто стал вскидывать голову в небо и с интересом наблюдать за парившими в облаках самолетами. Манфред несколько раз отправлял запросы о переводе его в авиацию, но ответ все не приходил, что было вдвойне неприятно, ведь именно в этот период его второй раз в жизни сняли с лошади и посадили дежурить на телефоне*. Барон был возмущен до глубины души. Такое неподходящее занятие для его темперамента! (Видимо, тогда еще не придумали звонить кому-нибудь и молчать в трубку.) Кроме того, у Рихтгофена появились унизительные для молодого бойца обязанности по хозяйству.
В мае 1915 года обязанности эти настолько подкосили Манфреда, что он послал командованию телеграмму: «Я отправился на войну вовсе не для того, чтобы реквизировать сыр и яйца, а совершенно для иных целей!» Кто-то наверху оценил чувство юмора молодого бойца и горячее желание служить родине. В считанные дни Рихтгофен был зачислен в ВВС Германии. Тогда ему было 23 года.
* Примечание Phacochoerus'a Фунтика:
«К 1915 году германское командование упразднило отряды кавалеристов-пограничников, в одном из которых и состоял Рихтгофен. Еще бы! Такой пограничник виден за сотню метров и скачет туда-сюда как живая мишень!»
Первые шаги в воздухе
Впечатления от первого полета в качестве наблюдателя у Манфреда остались весьма противоречивые. «Мой шлем сполз, шарф размотался, жилет оказался расстегнут. В общем, я чувствовал себя очень некомфортно». Тем не менее по прибытии на землю Рихтгофен отказался вылезать из аэроплана и прямо в нем ждал повторного вылета. Несколько месяцев барон летал в качестве наблюдателя на «больших» двухместных самолетах. Первый экзамен по управлению самолетом Манфред завалил, сдал лишь со второго раза (зато, как говорится, без взятки).
Несколько недель барон провел на Восточном фронте, сбрасывая бомбы на русских. Тот короткий период он охарактеризовал фразой, которая почему-то не является слоганом ни одной российской авиакомпании: «Русские ненавидят летчиков и убивают любого попавшего им в руки. Это единственная опасность для летчиков в России, так как авиации там почти нет».
Через год после начала своей авиационной карьеры Манфред был принят в эскадрилью самого известного на тот момент германского летчика Освальда Белке, на чьем счету было 18 сбитых самолетов — рекордная цифра для 1916 года. В сентябре 1916-го Рихтгофен одержал первую подтвержденную победу и тут же заказал ювелиру в Берлине серебряный кубок, на котором были выгравированы дата боя и тип самолета, который он сбил. Уже к концу 1916 года у барона было 15 серебряных кубков, то есть за ним числилось 15 побед. За шестнадцатую победу Рихтгофен был удостоен ордена «За заслуги перед Отечеством». Днем ранее пришел приказ о назначении барона Манфреда фон Рихтгофена командующим 11-й эскадрильей истребителей. Радость, по его воспоминаниям, была «безграничной». «Это был прямо-таки бальзам на мои раны» — довольно красочное замечание, особенно если учесть, что Рихтгофен к тому моменту не имел ни одного ранения.
Летающий цирк
Получив в свое распоряжение целую эскадрилью, Рихтгофен немедленно приступил к делу. Делом в его понимании была немедленная покраска «Фоккера» в ярко-красный цвет. Поначалу план показался окружающим эксцентричным. Инженеры намекали барону, что его самолет будет заметен издалека и, следовательно, более уязвим. Но бесстрашного Рихтгофена это не смущало. Более того, он рассчитывал на то, что его будут узнавать. Узнавать и бояться.
План сработал: среди вражеских летчиков стали ходить легенды о красном самолете, который появляется ниоткуда и несет смерть. Кто-то говорил, что пилотирует самолет дьявол, другие — что за штурвалом, о ужас, женщина! Подобные мифы веселили Рихтгофена, и он с удовольствием общался с подбитыми англичанами с целью выудить о себе новые сведения. Однажды барон сбил английскую двухместную машину, но, поскольку ему «по-человечески было жалко противника», не дал ей камнем рухнуть на землю, а предоставил летчику возможность сесть в поле. Приземлившись недалеко от англичан, Рихтгофен вступил с ними в светскую беседу — поинтересовался, не видели ли они его самолет раньше. Англичане с готовностью ответили, что не только видели, но и прозвали его «Красным малышом», чтоб не страшно было.
Такой кодекс чести был свойствен летчикам Первой мировой. Многие из них, особенно в начале войны, не считали себя убийцами: сбив вражеский самолет, они давали сопернику возможность приземлиться и, следовательно, выжить. Ведь боевая машина уничтожена, можно не спеша снять номера поверженного самолета (трофей, которым Рихтгофен никогда не пренебрегал) и препроводить английского пилота в плен или госпиталь — в зависимости от его состояния. Незазорным считалось посетить похороны сбитого вражеского летчика, если он отличился во время воздушного боя, положить на его могилу венок или хотя бы камень. Красный Барон чтил этот неписаный летный кодекс и не уставал напоминать бойцам своей эскадрильи: «Мы спортсмены, а не мясники».
Свою эскадрилью Рихтгофен действительно натаскивал как заправский тренер. Он разработал систему знаков, которыми обменивался со своими пилотами в воздухе, благодаря чему действия 11-й эскадрильи отличались невероятной слаженностью, за которую она и была прозвана «Летающий цирк Рихтгофена». Да и сама тактика боя, разработанная бароном, предполагала работу в команде. Чаще всего летчики эскадрильи отвлекали вражеские самолеты, пока сам Рихтгофен, обычно подлетев со стороны слепящего солнца, наносил решающий удар.
Славу цирка 11-й эскадрилье принесли не только слаженность действий в воздухе, но и яркая раскраска самолетов. В авиационном парке «Летающего цирка» были и самолет с желтым носом, зелеными крыльями и синим корпусом, и машина, черная сверху и бледно-голубая снизу. Некоторые летчики эскадрильи разрисовывали фюзеляжи в горошек или полоску. В раскраске каждого самолета обязательно присутствовал красный цвет, но только самолет командира эскадрильи по-прежнему был целиком красным. Подобная яркость эскадрильи демонстрировала не только чувство юмора ее командира, но и служила вполне конкретным целям: благодаря ярким цветам в суматохе воздушного боя летчикам эскадрильи было легче узнать самолеты друг друга и не сбить ненароком товарища.
Красный Барон запретил своим летчикам патрульные полеты. «Они расслабляют», — отвечал он на телеграммы удивленного командования. Вместо этого члены эскадрильи, полностью одетые и укутанные для полета над облаками, сидели с биноклями на складных стульях рядом со своими машинами, готовыми к вылету. Стоило на горизонте замаячить самолету противника, как летчики поднимались в воздух. Иногда поодиночке, иногда по двое, по трое или целой командой. Причем зачастую подобные «посиделки» происходили в пределах досягаемости артиллерии врага. Но Рихтгофена это не пугало. Казалось, его невозможно было напугать.
В воспоминаниях летчика Эрнста Удета, впоследствии названного вторым по числу побед после своего командира, Красный Барон предстает человеком требовательным, но справедливым. Рихтгофен мог всячески поддерживать того, кто оправдывал его надежды, а того, кто не в состоянии был этого сделать, «отчислял, не моргнув глазом». Возможно, поэтому в эскадрилье Рихтгофена каждый летчик был национальным героем. Кроме того, Манфред не терпел равнодушия. Для него полеты были необходимой составляющей жизни, и он требовал такого же отношения от своих подчиненных. А тот, кто не проявил энтузиазма в небе, «должен был покинуть группу в тот же день».
Рихтгофен ввел изменения и в быт своей команды. Обычно летные подразделения раскидывали лагерь в 30–40 километрах от линии фронта и выстраивали себе почти полноценные дома и амбары. Поэтому, когда им приказывали сняться с места и переехать, на это уходил день-другой. А «Летающий цирк» мог собраться за пару часов, так как Манфред придумал для своей эскадрильи специальные мобильные палатки из гофрированного железа. Собственно, поэтому другое прозвище 11-й эскадрильи звучало как «Бродячий цирк Рихтгофена». Кроме того, он никогда не останавливался дальше двадцати километров от фронтовой линии и летал в любую погоду. Летчики барона и он сам поднимались в воздух по пять раз в день, в то время как летчиков других подразделений хватало максимум на три раза.
От внимания Манфреда не ускользала ни одна область жизни его эскадрильи, в том числе и такая немаловажная, как пропитание. По воспоминаниям того же Удета, командир использовал собственную славу на благо своей команды. Например, посылал адъютанта в тыл пополнить запасы, а предварительно снабжал его собственными фотокарточками с подписью «На память моему уважаемому боевому товарищу…» (дальше добавлялось нужное имя). Эти фотографии чрезвычайно ценились у снабженцев, благодаря чему «в группе Рихтгофена никогда не кончались запасы сосисок и ветчины»*.
* Примечание Phacochoerus'a Фунтика:
«Военному быту летчиков Первой мировой позавидовал бы пассажир первого класса современных „Катарских авиалиний“. В перечень минимальных нужд летчиков входили крахмальная белая скатерть для трапез, хрустальные фужеры для сока и вина и изысканный фарфор».
Ас из асов
У редкого немецкого солдата не было хотя бы одной открытки с Красным Бароном. Особой популярностью пользовалась та, где барон изображен с крестом за храбрость, которым его наградил лично кайзер Вильгельм II. Казалось, Рихтгофен был единственным героем этой затянувшейся позиционной войны, вся бессмысленность которой стала неприлично очевидна в 1917 году.
А вот что касается отношений с женщинами, то об этой сфере жизни барона известно немного. Хотя, казалось бы, такому величайшему летчику сам Gott велел пользоваться своей славой и слыть бабником. Но, видимо, Рихтгофен слишком мало времени проводил на земле, так как за всю свою недолгую жизнь лишь раз был замечен в отношениях с женщиной**, сложившихся при плачевных для летчика обстоятельствах.
** Примечание Phacochoerus'a Фунтика:
«Зато был уличен в отношениях с собаками! У Красного Барона была гончая по кличке Мориц, которой он посвятил целую главу своих воспоминаний и которую называл „самым замечательным существом из всех божьих созданий“. Слепец!»
В июле 1917 года Красный Барон был тяжело ранен во время боя с двухместным английским самолетом. Одна из пуль задела голову, но, несмотря на серьезную рану, ему удалось посадить свой триплан на нейтральной территории. Манфреда, уже потерявшего сознание, достали из разбитого самолета подоспевшие немецкие санитары. Понадобилось несколько операций, чтобы извлечь все костные осколки из головы летчика. Первое время врачи боялись, что Рихтгофен, частично лишившийся зрения, никогда его не восстановит. Среди ухаживавших за героем санитаров оказалась наполовину немецкая, наполовину бельгийская медсестра Кейт Отерсдорф. Очень скоро она и барон стали практически неразлучны. Сохранилась единственная фотография, на которой Рихтгофен и Отерсдорф вместе, но известно, что медсестра регулярно приезжала к барону «для перевязки» вплоть до последнего его вылета.
Во время вынужденного простоя на земле Рихтгофен надиктовал свои воспоминания, которые мы не устаем цитировать. Мысль о написании мемуаров пришла в голову не самому барону, а в головы тех, кто заседал в отделе прессы и информации (то есть пропаганды) ВВС Германии. Предполагалось, что героические воспоминания живой легенды германской авиации поднимут боевой дух солдат, уставших от затянувшихся военных действий. Поэтому в оригинальный текст, надиктованный бароном, были втиснуты абзацы патриотической муры, пестревшие предложениями вроде «Наступательный дух очень силен в нас, в немцах» или «Человек, защищающий свою страну, никогда не должен произносить слов «Я боюсь» или «Я просто солдат, выполняющий свой долг». Когда Манфреду вручили первый исправленный вариант его воспоминаний, он отозвался о нем не в лестной форме, сказав, что текст «пышет неуместной самонадеянностью».
Но, в отличие от тех, кто пишет статьи в журнал MAXIM, Красному Барону некогда было разбираться с редактором. Он жаждал снова подняться в воздух и даже отказался от увольнительной и спокойной наземной службы. Вскоре Манфред возобновил полеты.
Последний вылет
Вечером 20 апреля в «Летающем цирке» веселились и поднимали бокалы с шампанским, выменянным на очередную партию открыток с фотографией командира эскадрильи барона Манфреда фон Рихтгофена, который одержал в этот день свою восьмидесятую победу. По воспоминаниям Эрнста Удета, Рихтгофен тем вечером рассуждал вслух о том, что завяжет с полетами, но только после сотой победы — для ровного счета. Празднование продолжалось недолго: эскадрилье необходимо было отдохнуть перед вылетами. Особенно нуждался в отдыхе сам Красный Барон, которого со времени ранения беспокоили частые головные боли.
На следующее утро, 21 апреля 1918 года, самолеты 11-й эскадрильи, мирно стоявшие у лагеря, были окутаны плотным слоем тумана. К 10.30 утра туман начал рассеиваться, и тут же был получен сигнал: над линией фронта появились английские самолеты с целью аэрофотосъемки и корректировки артиллерийского огня. Рихтгофен приказал своим пилотам рассаживаться по машинам. Поднявшись в воздух, самолеты полетели в сторону линии фронта, где уже кружили английские противники.
Практически сразу Рихтгофен начал преследовать биплан, которым управлял молодой канадский пилот Уилфрид Мэй. Это был один из первых вылетов канадца, и, возможно, он даже не понял, от кого имеет честь удирать. Зато понял капитан Рой Браун, тоже канадец, а в прошлом еще и школьный друг Мэя. Браун ринулся на защиту неопытного приятеля, которому еще до подъема в воздух рекомендовал в случае чего не вступать в бой, а полетать в сторонке, и начал преследовать красный триплан «Фоккер».
И тут Рихтгофен совершил грубейшую ошибку, от которой сам старался уберечь начинающих летчиков: снизился так, что попал в зону досягаемости огня с земли. До сих пор неизвестно, как опытнейший летчик, ас из асов, мог так проколоться. Некоторые военные исследователи считают, что виной тому ранение Рихтгофена, последствия которого сказались на его концентрации. Другие видят причину в «военном неврозе», проявляющемся в том, что сложнейшие маневры продумываются до мельчайших деталей, а элементарные правила забываются.
Чтобы убить Манфреда фон Рихтгофена, хватило одной пули, которая повредила легкие и задела сердце. Споры о том, кто именно нанес смертельную рану, продолжаются до сегодняшнего дня. Последняя версия такова: Красный Барон был застрелен из зенитного пулемета с земли австралийским сержантом Седриком Попкином из 24-й пулеметной роты.
Красный Барон умер не сразу — ему удалось посадить самолет. К нему тотчас ринулись солдаты, наблюдавшие за битвой. Один из них утверждал, что барон был еще жив и даже успел сказать последнее слово: «Kaputt». Легендарный красный триплан был распилен на сувениры австралийскими солдатами в течение двух часов.
Похороны Манфреда фон Рихтгофена — Красного Барона — состоялись на следующий же день, 22 апреля, на кладбище французской деревушки Бертанле. Они отличались всей возможной пышностью, которая только может быть, когда хоронишь одного из самых заклятых своих врагов. Гроб несли шесть летчиков-союзников, все в чине капитана, а остальные присутствовавшие на похоронах подразделения отдали честь мертвому герою. Во время службы из соседних гарнизонов поступали венки, перетянутые лентой с надписью «Нашему великому врагу». Красный Барон не дожил десять дней до своего 26-летия.
Есть минут семь? Тогда почитай и эти статьи. Твоя эрудиция скажет тебе спасибо. Telegram-канал
